И. Бондарь - Барышни и крестьянки
Однако, соседи, такие же мелкотравчатые, избегали Машу, продолжая видеть в ней особу, высеченную мужиками. Да и тетушка Маши от той истории занедужила и в скором времени скончалась. Житье Маши стало совсем убогим, чтобы не сказать голодным… Оставшись совсем одна Маша затосковала. Целыми днями она бродила вокруг хутора и чего-то ждала. Право, сама не знала, чего ждала. Но почему-то ей вспоминались постоянно наваристые щи с мясом и такая вкусная гречневая каша в дворне Иртеньева. Как говорится в народе «только черта помяни и он тут как тут». Золотой осенней порой Маша встретилась со своим обидчиком в полях. Александр Павлович ехал в коляске в сопровождении все того же конного Пахома. Заметив Машу, он вышел из коляски и заговорил с ней первым. Справившись о здоровье и соболезнуя по поводу кончины тетеньки повинился еще раз за свой поступок. На что Маша печаловалась на свою скудную, одинокую жизнь и неожиданно сказала:
– Александр Павлович, возьмите меня в свою дворню, а то мне жить совершенно нечем. Господин Иртеньев не вдруг нашелся, будучи удивлен ее словам и даже растроган слезами, которые стояли в глазах Маши. Никогда не терялся прапорщик Иртеньев: ни турок, ни губернатора не боялся, австрийским пулям не кланялся, а тут…
– Как же так, Мария Антоновна? Ведь дворовую и в услужение послать и посечь можно…
– Ну и посеките меня из своих рук и определите в девичью, а то я совсем погибаю в нищете.
– Бог с вами, да серьезно ли вы говорите, Мария Антоновна? Не передумаете ли Вы завтра? Не минутное ли отчаяние говорит в Вас? Коли я посеку Вас из своих рук, как секу крепостных девок, то навеки из воли моей не выйдете, приживалкой станете.
– Лучше приживалкой быть, чем с голоду помирать – твердо ответила Маша.
– Тогда, с Богом, садитесь в коляску.
Перекрестилась Маша и села в коляску к своему барину, поехала в новую жизнь – сытую, но бесправную. Миняй свое дело знал, хлестнул кнутом по лошадям и погнал в усадьбу, к той самой баньке. А Маша внутренне сжалась, ожидая новой порки. Больно ли посечет ее Александр Павлович?
А барин даже подал ей руку при выходе из коляски. И так же за руку повел в прируб бани, где стояла грозная скамья. С робостью переступила порог Маша, посмотрела на Александра Павловича:
– Мне уже раздеваться?
– Ложись на скамейку, как есть – перешел с «Вы» на «ты» ее новый повелитель и вынул из бадейки толстый пук розг.
Ложась на скамейку в сарафане Маша подумала: «он наверное меня по одежде сечь будет». Правда, на скамейке видны только спина и задик да еще ляжки, но все равно стыдно! Предвкушение наказания было страшнее самой порки! По всему Машиному телу прокатилось волнительное, острое жжение – что с ней происходило, и сама понять не могла.
– Ну, раба Божия, если не передумала, то принимай розги келейно и из моих рук.
Александр Павлович кончил перебирать розги, подошел к Маше и неожиданно задрал подол сарафана высоко ей на спину. Так высоко, что открылись не только неприличные места девичьего тела, но и почти вся спина. Маша поймала себя на мысли, что она, молодая девица, лежит заголенная перед мужчиной, беззащитная и подставляет свое тело под боль стегающей розги. Некоторое время, показавшееся Маше вечностью, Александр Павлович смотрел на нее, распростертую на скамейке. А потом огладил рукой ее от поясницы до тугих ляжек, задержался на самом неприличном месте и похлопал обе половинки. Стыд какой!
Маша истошно визжала, глотала слёзы, но покорно принимала порку…,Про себя он уже решил, что высечет ее сурово, чтобы новая приживалка и не помышляла о непокорности. С этим замахнулся и резко опустил ивовый прут на девичий зад. Маша почувствовала БОЛЬ. Боль началась в том месте, куда попала розга и затем опустилась вниз по телу. Казалось, весь зад горел, сильнее и сильнее.
– Ааааа…
Барин перечёркивал попу новыми рубцами, нанося удары наискось. Скоро задочек Маши покрылся рядами красных полосок. Маша истошно визжала, но ей и в голову не приходило попытаться закрыть задик руками или уклониться от ударов. И, глотая слёзы, она покорно принимала порку…
Двадцать два… двадцать три…
Александр Павлович сек Машу не спеша, наносил удары под разными углами, иногда даже вдоль ягодиц и периодически менял розги.
Сорок восемь… Пятьдесят…
Вот и все. Сарафан целомудренно прикрыл задочек и ляжки посеченные кусачей розгой…
– Вставай, Маша. В барском доме тебе будет комната. Сего дня потрапезуешь в девичьей, они тебе и платье приличное сошьют. А завтра утром к моему столу приходи.
Так началась ее новая жизнь. Было у Маши и затрапезное платье на всякий день, и выходное для церкви, и нижнее белье, включая чулочки и панталончики. И столовалась она сытно – дай бог каждому! Но в первый же день за завтраком у Александра Павловича ей пришлось пережить новое унижение.
Когда Маша утром вошла в трапезную, Иртеньев только что сел за стол и готовился выпить рюмку рябиновки, поднесенную расторопной Танькой. Агашка-Натали звякала чашками около самовара. На робкий поклон Маши Александр Павлович, который прибывал в добром духе, поманил ее к себе.
– Доброе утро Машка. Как спалось: на животе или на спинке? Покажи мне, как заживает, красные полосочки или уже синие…
Сгорая от стыда, Маша повернулась спиной и высоко подняла подол платья.
– Э, нет. Ты панталончики развяжи – без этого полосочек не видно.
Пришлось Маше развязать бант и, опустив заднюю часть панталончиков, обнажить свои округлости с рубцами от розги и засохшими капельками крови. Стояла она, опустив голову – какой позор, и это в присутствии крепостных девок Таньки и Агашки! Вид ее ягодичек развеселил Александра Павловича, который погладил Машины округлости и милостиво разрешил:
– Приведи платье в порядок, бесстыдница.
И хотя Маша завтракала за столом рука об руку с барином, но Танька и Агашка-Натали поняли, что они ровня новой барской барышне. А после обеда Маша читала барину французский роман (Иртеньев вполне разумел по бусурмански, но сам ленился читать). Танька же стояла рядом с их повелителем, держа на подносе графинчик рябиновой настойки.
Дождливая поздняя осень опять привела Александра Павловича в состоянии меланхолии. В усадьбе унылая тишина. Даже приход бродячего торгаша офени или барышника цыгана был бы желанным развлечением. Но и они не появлялись. Потому с утра барин садился играть в карты. И не в благородный штос, а в простонародного «дурачка», в котором компанию ему составляли все три пассии. Условия были заранее оговорены: обыгравшая всех должна отправляться вечером в постель барина. В первый же день неожиданно для себя всех обыграла Маша. И это несмотря на старание ревнивой Таньки, желавшей погреть постельку Александру Павловичу.
