Шахразада - Коварная любовь Джабиры
Однако наука госпожи Мамлакат оказалась кстати куда раньше, чем девушка пришла в себя. – рука взметнулась, и в тишине зеленого лабиринта громом прозвучала пощечина. Но принц остался неподвижен, лишь в глазах его сверкнул опасный огонек.
– О, я вижу, у лучшей из роз этого дивного сада острые шипы, – только и сказал он и, помолчав, уверенно произнес: – Василике, я знаю: наступит день, когда ты станешь моей. Ты будешь принадлежать мне телом и душой. Веришь ли ты в судьбу так, как верю в нее я? Наше соединение неизбежно, я понял это в тот миг, когда заглянул в твои необыкновенные глаза. Нити нашего будущего переплетены. Ты рождена для меня.
– Нет, дикарь! Мое предназначение куда выше! И знают о нем лишь звезды!
Девушке наконец удалось освободиться из объятий принца, впрочем, не настаивающего на своих правах.
– Ты заблуждаешься, Василике, – сказал Мирджафар, с явным наслаждением произнеся ее имя, и загадочно улыбнулся. – Мы будем вместе – и гораздо раньше, чем ты можешь себе представить.
Его низкий чувственный голос звучал торжественно, словно он произносил клятву.
Свиток пятый
– Дочь, выбора у нас нет, увы…
– Но, отец мой, почему именно я?
– У меня только одна дочь… И нет иного способа примирения. Если дочь вождя нашего племени станет наложницей бея или его сына, наследного шейха, то воины Тахира перестанут охотиться за каждым из нас, как за дикими зверями.
Джабира склонила голову – отец уже, должно быть, сотню раз повторял это. Повторял с того самого дня, когда в стан берберов тайком пробрался второй советник бея, тоже бербер из уважаемой и родовитой семьи. Девушка видела, с какими почестями отец встречает «перебежчика», как называли его все вокруг, и сколь почтительно разговаривает с ним. И потому, конечно, не могла не прислушаться к беседе, которая явно не предназначалась для постороннего слуха.
– Уважаемый, – шепотом говорил Джебель, – клянусь всем, что может быть свято для мужчины, я пытался уберечь и твою дочь, и твой древний род… Но другого пути нет. И воины бея будут охотиться за каждым из нас до тех самых пор, пока не вырежут всех. Вспомни, как закончилась история рода Асада, как погибла семья Муаллима… Если тебе этого мало, вспомни о том, как окончила свои дни твоя уважаемая жена, матушка непокорной Джабиры.
– Я помню… – едва слышно ответил тогда ее отец, достойный Маджид. – Если бы я этого не помнил так ясно, будто это произошло вчера, твои сегодняшние слова были бы для меня пустым звуком. Передай бею, что через три дня на рассвете караван с моей дочерью тронется в путь. Если Аллах великий будет милостив к путешественникам, то на закате он достигнет столицы. И девочка станет пленницей этого деспота, скрепляя наш уговор.
– Через три дня? Не завтра?
– Нет, ибо тебе следует на закате дня сегодняшнего предстать перед своим хозяином, а он должен на рассвете отозвать своих охотников. Если я это увижу, то начну собирать дочь в дорогу. Если же нет… То сделка не состоится…
– И война будет продолжаться.
– Да, Джебель. Война будет продолжаться до победного конца.
– Увы, мой друг, – собеседник, отчетливо видимый Джабире, покачал головой. – Война окончится совсем иначе – со смертью последнего из нас, берберов, хранителей древней тайны Сахары.
– Да, такое тоже может случиться. И случится, если у бея не хватит мозгов отозвать своих собак…
Мозгов у бея хватило – на рассвете у лагеря осаждающих появился гонец. И не успело солнце дойти до полуденной высоты, как охотники убрались восвояси. Джабира видела, какими поспешными были сборы и каким скорым – отступление. Быть может, отправившись в дозор, она хотела оттянуть страшный миг расставания. Быть может, надеялась, что охотники не подчинятся команде и все же останутся. Но, увы, – лагерь врагов опустел, и судьба дочери Маджида-вождя была решена.
Гарем поразил Джабиру своим великолепием. Ничего подобного ей до сих пор видеть не доводилось: полы, покрытые толстыми коврами столь ярких окрасок, что от них рябило в глазах, стены, задрапированные шелком и атласом, диваны, обитые драгоценным бархатом… А женщины! О Аллах, сколько же здесь было женщин! Высокие и низенькие, стройные и коренастые, худые и толстые, но все удивительно красивые, одетые в тонкие разноцветные шелка.
Некоторые из них возлежали на диванах или на разбросанных по полу подушках, другие, обнажившись, плескались в большом мраморном бассейне. Повсюду сновали намного скромнее одетые служанки, разнося фрукты и напитки.
Высокий, черный как смоль толстяк кивнул полной матроне, расположившейся неподалеку от бассейна, и та поспешила им навстречу.
– Это Салима, – представил ее евнух, – она присматривает за женщинами принца. Тебе следует вымыться и подкрепиться, прежде чем ты предстанешь перед ним.
Джабира и Салима с любопытством и некоторой опаской посмотрели друг на друга. Первой заговорила матрона:
– На тебе одежда берберского воина!
– И я ношу ее по праву, – гордо ответила Джабира. – Так одеваются те, кто умеет владеть оружием.
Салима бесцеремонно сорвала с головы Джабиры кефею, и из-под нее хлынул черный поток волос, доходящих девушке почти до пояса. Пожилая женщина застыла в немом восхищении: сочетание серой бездны глаз, нежного тона кожи и черных узких бровей было поразительным. Казалось, что это юное создание родилось прямо у нее на глазах, появившись из пучка солнечных лучей, проникавших в гарем сквозь резное каменное окно.
– Не знаю, чем уж ты там владеешь, но воин из тебя такой же, как из меня юная девственница, – покачала головой Салима. – Я слишком долго живу на свете, чтобы верить во всякий вздор. Кто ты на самом деле?
– Я – Джабира, дочь великого Маджида-воина.
– Дочь главаря берберских бандитов?! – ахнула Салима. – Да смилостивится над нами Аллах всесильный!
Гарем, следует заметить это, был не так уж изолирован от внешнего мира, и почтенная матрона прекрасно знала обо всем, что происходило за стенами дворца. Для этого существовала масса способов, например, подкупить кого-нибудь из евнухов или чернокожей стражи и заставить их разговориться.
– Я голодна, – с вызовом заявила Джабира. – Принеси мне поесть.
Салима удивленно вскинула брови – властный тон берберской невольницы никак не соответствовал ее нынешнему положению, однако смелость девушки пришлась ей по душе.
– Сначала ванна, затем еда, – отрезала она, сморщив нос, словно унюхала что-то отвратительное, – от тебя пахнет потом и верблюжьим дерьмом. Снимай свои недостойные тряпки, я подберу тебе более пристойный наряд.
