Роузи Кукла - Правильный выбор
И тут происходит сущая нелепость.
Я неуверенно, осторожными шажками делаю два шага в ее сторону, а затем тут же пячусь, так же нелепо назад. Потом, мысли опять о ней, и меня захватывают ощущения испытанных с ней чувств и я снова шажками к ней. Но тут же, ужасаясь самой мысли о постели с ней и неведомых, страшных последствиях и я пячусь назад. И так дернулась пару раз, а потом замерла на месте и медленно сползаю спиной по стенке. Присела на корточки и вдруг как заплачу! Жалко себя стало, жуть! Не могу решиться на что–то и все тут. Но плачу беззвучно. Не хочу, чтобы она слышала.
Провал
Как только вхожу домой, тут же налетает сестра.
— Ну, где тебя черти носили? Где ты так долго шляешься! Мама волнуется! Сказала ненадолго, ты хоть знаешь какой сейчас час? И потом, тебе староста класса раз пятнадцать звонила и просила, чтобы ты, как придешь, обязательно с ней связалась.
— Ну, куда ты, куда? Тяни аппарат на кухню, мама только легла и потом, папа…
Звоню старосте.
— Надюша, ты чего? Что–то случилось?
— Какой там случилось? Кто–то нас сдал, и предки мои меня целый час допрашивали, все не могли успокоиться, пока я им не сказала, что я девственница. А они знают, что если я что скажу, то никогда не вру, тем более что я дала им честное слово! И потом сказала, что вместе с мамой пойду, завтра к врачу и пусть им будет стыдно! Ели успокоились, представляешь? А то, проститутка и как ты можешь и вообще! Словом, какая–то гадина нас всех представила, как банду проституток. Так что завтра в школе будет, кипишь, готовься! Да, а как там Талмуда, вы, небось, все подготовили?
— Ну, теперь надо следы заметать. Передай ей, что на нее указала эта гадина, будто она бандерша, что она всем заправляет, и все она придумала и дом у нее, это не дом, а хаза, малина. Так, по–моему, эти места называются. Буду думать, кто это, но, по–моему, Машка! Ну, все, пока. Больше говорить не могу. Сама понимаешь, под колпаком я, как Штирлиц!
И не Штирлиц, а Кэт! Мысленно поправляю ее. Но, кто, же это? Почему–то сразу же, мне в голову приходит, что это могла сделать только одна, самая противная и самая не красивая. А это ехидная Машка. Немного сомневаюсь, перебирая по памяти всех девчонок, а потом поняла. Что это она! Точно!
Ей на конкурсе ничего не светило, и маячило только последнее место, вот она и решила, что никакого конкурса не будет и всех заодно в проститутки определила. А ведь, сама такая! Ведь говорили девки, и потом слух такой, с ней связан, что она с мужиками трется, и видели. А я‑то дура, ее еще тогда защищала и за нее заступалась! Может потому она показала не на меня, а на Талмуду. Та ее сразу прижала к стенке и расколола и если бы она не убежала тогда, то всплыло бы, что это именно она проститутка. Талмуду не проведешь, опытная она. Вот и отомстила ей! Вот, же гадина!
Входит сестра.
— Ну, что опять натворили? Сама расскажешь или кто? Почему тебе столько раз староста звонила? Надя, по–моему, так ее зовут. Давай, рассказывай, горе луковое.
Я ей вкратце все, как на духу.
— Понятно! Ну и дуры же вы девчонки! Молодые и туда же лезете. Ну, какой конкурс красоты? Да еще в купальниках! И где? В теплице, частном доме. Ведь если бы кто увидел вас там, то уже точно, всех вас так бы и стали звать. Как, как? Сама знаешь. Значит так. Завтра родителей в школу потянут. Это точно. Я пойду. Маме ничего не говори, а если кто скажет, то я ее предупрежу и успокою. Ей волноваться сейчас никак нельзя. Сама понимаешь, папа уж очень плохой. Так, что еще?
И тут я с ужасом вспомнила, что у Талмуды не было телефона. А ее, как никого другого надо немедленно предупредить!
— Ты, что придумала. Ночь уже на дворе! Никуда тебя не пущу.
Я сестре рассказала, да не все. Не могла я сказать ей, что если к Талмуде придут, то найдут компромат. И какой? И не с нашим конкурсом красоты связанным, а с теми конкурсами, о которых она нам подробные давала объяснения и фотки показывала. Так, что если ее не предупредить, завтра ее не только из школы попрут, но и за распространение и так далее. И точно, притянут к ответственности и, наверное, посадят! Так я почему–то решила. А может во мне уже проснулась ответственность за нее, за себя и того, что было с нами, но не произошло до конца?
Кое, как, отпросилась у сестры и сказала, что бы она меня прикрыла. Я к Талмуде уйду, обратно не приду, от нее уже в школу. А маме пусть скажет, что я дежурная и очень рано ушла. Рисковала, конечно! Но ведь, надо же, прикрыть, мою подругу! А может и не подругу, а друга. Нет, говорю себе, не друг она, и не подруга, а вот кто? Кого я иду прикрывать? Ее?
Иду и все ответить себе не могу на свои вопросы. Ведь Талмуда, это одно, а Катька, Катюшка, такая, нежная и доверчивая, это уже для меня совсем другой человек! И при мысли о том, что я опять сейчас с ней окажусь и спасу ее от поругания и унижения, я припустила еще быстрее, тем более, что за мной два каких–то парня, как мне показалось, увязались. Ведь и в самом–то деле поздно, первый час ночи и темно. Так что мне теперь ноги надо в руки и быстрее к ней.
И я срываюсь и бегу, почти на одном дыхании. Слышу только за собой, топот их ног и матюги в мой адрес.
От испуга я все никак не могу в калитку ее попасть. Ищу ручку, шарю ладонью по двери, а они уже видят, куда я проскочила, и подбегают, запыхавшись. Я, дрожащей рукой по двери веду, стараясь ручку нащупать. Хоть бы дверь была не закрыта! Молюсь!
А один уже, вида разгильдяйского, шагнул ближе и уже почти рядом, несет от него перегаром и говорит.
— Ну, ты, чего? Чего убегаешь?
— Ничего. — Говорю, а у самой голос дрожит. — Живу я здеся.
Почему–то так не правильно, от страха видно, говорю им. А он.
— Здеся, тута? Так тут не говорят! Так, что ты не здеся живешь, поэтому с нами пойдешь, мы тебя пристроим куда надо.
А второй, который еще больше, чем этот, но тоже выпивший. Полез в карман и достает что–то, что блеснуло в руке.
— Ну, вот, что Ципа! Жить хочешь, не пищи. А то больно тебе станет и в глазах потемнеет. Ночки–то у нас темные, а ты? Здеся, да тута! Идем с нами и тихо!
Уже за руку пытается взять, а я.
— Никуда не пойду, а то…
— А то, что? В милицию жаловаться станешь? — И противно так, без страха какого–то, что разбудят и себя выдадут, заржали громко оба, противно.
Почувствовали себя хозяевами, на улице и ночью, да видимо рано.
Внезапно из–за калитки, от чего я даже вздрогнула, рявкнул Баркас, а потом еще и еще и я, цепляясь за этот лай, кричу, как мне кажется, громко.
— Катя! Катя!!!
А они уже вдвоем пытаются меня оттянуть от калитки, потому, что я нащупала ручку калитки, наконец–то, вцепилась в нее, крутанула и толкнула.
