Шарлотта Физерстоун - Грешный
— Ты так беспокоишься за нее! — воскликнул Мэтью, слыша страх в голосе друга.
— Я очень переживаю. — Реберн глубоко вздохнул и с шумом выпустил изо рта воздух. — Я боюсь, что случится что–то страшное. Роды — такой непредсказуемый процесс! Я просто не вынесу страданий, если потеряю ее.
Задумчиво кивая, Мэтью смотрел на друга, изумляясь настоящему ужасу, который ясно читался на лице Реберна. Он сам никогда не думал о рождении ребенка с таким благоговейным трепетом и страхом. Дети были лишь наследниками, и производить их на свет значило лишь следовать инстинкту размножения — подобно тому, как хорошая племенная кобыла спаривается с жеребцом–производителем. Мэтью никогда не размышлял о той эмоциональной связи между мужчиной и женщиной, плодом любви которых становится ребенок.
Уоллингфорд не был настолько глуп, чтобы допускать, что однажды и он сам будет связан с какой–нибудь женщиной подобной связью. Дети Мэтью станут наследниками герцогской династии, а женщина, которая произведет их на свет, окажется не чем иным, как просто сосудом для их вынашивания — той, кто гарантирует продолжение родословной его семьи. Эта холодная, расчетливая схема не имела ничего общего с тем, как представлялось рождение ребенка Реберну и Анаис.
Между тем Реберн, похоже, стряхнул с себя печальные мысли и приготовился ехать домой.
— Доброй ночи, старина, — попрощался он. — Порыбачим несколько часов утром?
Кивнув, Мэтью повернулся спиной к застекленной двери и яркому свету лампы, лившемуся из кабинета, и взглянул в темное небо. О боже, в его голове царила полная неразбериха…
Уоллингфорд думал о том, что его никогда не заботило. Жена и дети? Он никогда не хотел связывать себя подобными узами. Продолжение герцогской династии? Мэтью всегда злорадно мечтал, что она вымрет вместе с ним, осознавая, что это будет самая жестокая месть, его отцу. И все же он думал об этих вещах сегодня вечером, и, что было еще хуже, при этом он смотрел только на Джейн Рэнкин.
— Мэтью?
Все тело графа напряглось, словно кто–то резко стегнул его плетью. Голос Джейн, низкий и хриплый, проник в тело Уоллингфорда, и он впился пальцами в каменную балюстраду. Чувственный звук собственного имени, произнесенного ею в темноте, заставил его кровь медленно закипать в жилах. Как же он ненавидел в себе эту слабость!
Уоллингфорд напомнил себе, что он был совсем не таким человеком, как Реберн. Он не питал к женщинам нежности и любви, не заботился об их чувствах. Он не думал о них как о женах, матерях, возлюбленных… Он считал их лишь сексуальными игрушками — безликими существами, которых нужно трахать, а потом выбрасывать. Уоллингфорд был черствым и жестоким, и не стоило обманывать самого себя, думая, что он — нечто большее, чем кутила и развратник.
Мэтью сомневался в том, что, независимо от того, что произошло между ним и Джейн на этой неделе, это будет иметь значение, когда они вернутся в Лондон. Он сомневался и в том, что станет заботиться о ее чувствах, запомнит все ее жалкие маленькие тайны. Черт возьми, Уоллингфорд был абсолютно уверен в том, что забудет ощущение ее влажного тела, отчаянно цепляющегося за его тело. Он наверняка никогда не воскресит в памяти моменты, когда чувствовал себя сильным и мужественным, защищая Джейн, нашептывая ей нежные слова, отгоняющие все страхи. Уоллингфорд не позволит себе вспоминать то восхищение, которым светилось лицо мисс Ренкин, когда он нес ее вдоль причала…
Нет, черт побери, он не сделает этого! В конце концов, лорд Уоллингфорд — отнюдь не проклятый рыцарь на белом коне. Его прошлое — выгребная яма, полная неудач, гулянок и скандалов. Граф не мог изменить самого себя и, что было гораздо важнее, не думал, что сможет нести эти перемены. Быть иным означало все время заботиться о любимой и ее мнении относительно него, забота о Джейн Рэнкин не сулила Уоллингфорду ничего, кроме боли.
— Мэтью? — прошептала она снова, положив руку ему на предплечье.
Увидев маленькую кисть Джейн на рукаве своего пиджака, Уоллингфорд ощутил приступ паники. Он чувствовал, что вот–вот смягчится, начнет верить в то, чего просто не может быть. И внутри у него поднялась буря гнева. Абсурдно было злиться на себя, но еще более нелепым казалось желание наброситься на Джейн.
— Вы не желаете встретиться со мной в своей мастерской? — спросила она тихим, неуверенным голосом. — Или, возможно…
— Вы вспомнили о нашей сделке, не так ли, Джейн? — резко отозвался Мэтью, ненавидя яд, который он слышал в собственных словах, и испуганный вздох, сорвавшийся с ее уст. О боже, как же Мэтью презирал себя за то, что напустился на Джейн — только потому, что был смущен своими чувствами. Ах, каким же никчемным, жалким и недостойным он себя ощущал! — Да, я хочу, чтобы вы пришли в мастерскую. Вы находитесь здесь потому, что я собираюсь написать ваш портрет. А я тут для того, чтобы рассказать вам все, что вы захотите обо мне узнать.
— Думаю, я уже узнала о вас все — сегодня днем, — прошептала Джейн, и Мэтью заметил в ее глазах мгновенную вспышку, напоминавшую проблеск надежды. Похоже, несчастная еще питала надежду на то, что дурная репутация Уоллингфорда сильно преувеличена, что он на самом деле является джентльменом, который убережет леди ото всех опасностей. Джейн надеялась, что он окажется кем–нибудь иным, не печально известным распутником.
— Вы так полагаете? — спросил граф, наклоняя голову и напряженно всматриваясь в ее лицо.
— Мне кажется, я знаю вас лучше, чем вы думаете. Он лишь безжалостно улыбнулся в ответ:
— Моя дорогая, вы даже не начали изучать мои самые худшие стороны.
Джейн бежала, пытаясь не отставать от Мэтью, и чувствовала, как сбивается ее дыхание. Он буквально втолкнул спутницу в мастерскую и с треском захлопнул дверь. Джейн осталась с ним наедине.
— Вы потрясены, не так ли? — Уоллингфорд снова насмешливо растягивал слова, развязывая и стягивая шейный платок. — Должно быть, вы сочли меня джентльменом, но, боюсь, я редко веду себя подобающим образом. Я всего лишь беру, что хочу, и бросаю, что мне не нравится. А вообще мне действительно плевать, что обо мне думают остальные!
— Я вам не верю.
— Значит, вы ошибаетесь, Джейн.
— Какая же из ваших тайн причиняет вам самые тяжкие страдания, милорд? Что заставляет вас так презирать женщин?
Уоллингфорд зажмурил глаза, крепко сжав веки, — так, словно его поглотила волна сильнейшей боли.
— Вы хотите узнать самый болезненный мой секрет или самый постыдный, Джейн?
Уязвимость, которая явственно слышалась в словах графа, встревожила Джейн. По рукам поползли противные мурашки, но она решила, что не позволит Уоллингфорду себя запугивать.
