Эмма Беккер - Вкус любви
Увидев, что теперь Месье внимательно читает весь абзац, вероятно, посчитав подобное заявление нелепым, я спешу малодушно добавить:
— Это не мои слова. В книге это говорит один из персонажей. — Переведя дыхание, я продолжаю: — В любом случае я изменила все имена, включая твое.
Месье, медленно листающий страницы, остается невозмутимым.
Я осторожно добавляю:
— Даже у твоей жены другое имя.
— И все-таки объясни мне, при чем здесь моя жена?
— Но… при очень многом! Ты даже не представляешь, сколько людей так или иначе вовлечено в эту историю! Рассказ о твоей жене имеет огромный смысл. Даже если я ничего не знаю о ней. Особенно потому что я ничего не знаю о ней. Кстати, об этом я неоднократно упоминаю в «Месье».
Не слушая меня, он переходит к расшифровке моих записей на внутренней стороне обложки, которая уже давно служит мне блокнотом, куда я записываю удачные слова, еще толком не оформленные мысли, наброски. Нагромождение фраз, понятных только мне, несколько высказываний Месье, тщательно взятых в кавычки, черным по белому непристойности, которые он шептал мне как-то утром во вторник и которые я боялась забыть (напрасные опасения, так как почти уверена, что и через пятьдесят лет они не утратят своего страстного звучания в моей памяти старушки).
— Погладь свою маленькую киску.
Это и другие хаотично разбросанные заметки, которые я собиралась использовать: «Член Месье в брюках. Месье, когда ласкает себя. Яички Месье?» (Посвятив описанию его тела несколько страниц, я вдруг осознала, что совершенно не помню, как выглядят его яички — очень странно.)
Я без труда представляю себе холодное непонимание, возможно, даже тревогу перед этими беспорядочными заметками, говорящими только о нем: слово «Месье» здесь написано тысячу раз, тысячей разных способов. Моя тетрадь напоминает комнату психопата со стенами, оклеенными фотографиями жертв, газетными статьями, прядями волос. Он осторожно входит в это логово, констатируя: спустя несколько месяцев после апогея нашей истории я держу в памяти столько подробностей о нем, о нас, которых он, скорее всего, даже не помнит. То, что ему может показаться патологией, для меня является единственным способом написать более-менее объективную книгу на тему, таковой не являющейся, это средство сохранить живой нашу историю, поскольку ожог, оставленный им, никак не хочет успокаиваться, даже невзирая на долгую разлуку.
Я жалобно смотрю, как он насыщается моими секретами, проникает в мой розово-черный мир маленькой девочки, заранее возмущенная его оценкой, которую он не преминет высказать.
Захлопнув мой последний том, он хмурит брови и издает долгий-долгий вздох мужчины, поставленного перед свершившимся фактом.
— Как меня зовут в твоей книге?
— Месье. Ты прекрасно это знаешь.
— И какую ты мне выбрала профессию?
— Хирурга. Я тебе уже говорила, что не могу это изменить. Это Ты.
Месье снова подавленно вздыхает и шепчет словно для себя:
— Теперь все узнают.
Мне хотелось прокричать эту фразу, но я еле слышно произнесла:
— Ты не единственный хирург в Париже.
— Зато я единственный, кто увлечен эротической литературой.
— И что теперь? Ты хочешь, чтобы я превратила Месье в продавца пирожков, читающего Сан-Антонио?[41]
Месье едва заметно улыбается, немного ослабив невыносимое напряжение.
Я прекрасно видела: читая эти две страницы, он не просто испугался, он осознал, что гениальная идея написать книгу о нашем романе в итоге обернулась против него. Это не могло не вызвать у Месье раздражения. Но на его непроницаемом лице не отражается ничего. Глядя на него из-под ресниц, я бросаю:
— Ты меня ненавидишь.
— Я? Ненавижу? — подскакивает он, явно шокированный моим заявлением, словно в том, что он может меня иногда ненавидеть, есть нечто поразительное. — Но за что мне тебя ненавидеть, детка?
— Что бы я ни сделала, что бы ни показала тебе, — все плохо.
— Напротив, мне нравится все, что ты делаешь.
— Ты же считаешь, что я хочу доставить тебе неприятности?
— Нет, я так не считаю, — отвечает он. — Я просто не хочу никого обидеть. Понимаешь?
— Я тоже не хочу. И мне тоже есть что терять.
— Но мне нечего терять! Просто не понимаю, для чего причинять людям боль? Поэтому обязательно поменяй подробности.
— Будет сделано.
Я незаметно опускаю тетради с кровати. Остаемся мы с Месье и наши тела, ставшие друг другу почти чужими. Уткнувшись подбородком в его подмышку, я не слушаю, как этот любимый голос рассказывает мне о недавно прочитанной книге. Я молча изучаю нас: Месье всем телом прижался ко мне, но на самом деле находится за километры отсюда. Его недовольство допущенной мною неосторожностью в конечном счете всего лишь детали: он лежит в этой кровати, я тоже, но нас (это абстрактное, однако немедленно узнаваемое понятие «Нас») уже нет.
— Мне пора идти, — сообщает он без десяти одиннадцать, то есть через полчаса после своего триумфального прихода.
— Ты что, издеваешься надо мной? — Я отпрянула к краю кровати, недоуменно глядя на него. — Сейчас? Ты же только что пришел!
— Знаю, но что ты от меня хочешь? Это все, что я мог сделать. Я даже был готов отменить нашу встречу.
Полчаса. Это все, чего я удостоилась за все свои страдания. На моем лице появляется детская гримаса, не оставляющая Месье равнодушным, поскольку он вздыхает, еще стоя нагишом на коленях среди скомканных простыней.
— Не смотри на меня так. Ты прекрасно знаешь: если бы я мог — обязательно остался бы.
— Нет, как раз не знаю. Я ничего не знаю. Мне просто кажется, что знаю.
— Так вот знай. У меня нет выбора.
Я с горечью продолжаю:
— В последнее время ты совсем не уделяешь мне внимания.
— Когда?
— В этот уик-энд, например.
И поскольку он, похоже, меня не понимает, всецело занятый поиском своих трусов, я продолжаю:
— Я вспоминаю о наших первых встречах. У тебя было столько же работы, тебе также не хватало времени, но ты как-то выкручивался. Постоянно звонил мне, отправлял сообщения. А теперь — ничего. Я до последней минуты не была уверена, что ты придешь.
— Я сделал все, что смог. Ты просто не представляешь, я ничего не успеваю. Какая-то вечная гонка. Это ужасно. Работаю по четырнадцать часов в день!
— Но ты же понимаешь: ничего не изменилось. Я всегда тебя таким знала, я сейчас не об этом.
— Теперь стало еще хуже.
Месье на секунду задумался, держа трусы в руках.
— Когда мы в первый раз встретились?
— Все началось в мае, — жалобно отвечаю я, не в силах смотреть на него и одновременно думать о только что поразившем меня сравнении: «Месье прошел сквозь меня как (рантом».
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
