Октав Мирбо - Дневник горничной
— О! милая собачка!…
Я ему давала сахар… Я ласкала его шелковистый затылок. Он мне не был противен… и я все продолжала думать:
— И глупа же я, правду сказать!.. Добрый старик… прекрасный сад… прекрасный дом… деньги, покой, обеспеченное будущее… Отказаться от всего этого! И не зная даже почему? И никогда не знать того, чего хочешь! Я отдавалась многим мужчинам и в глубине души боюсь. Больше того — мне отвратителен мужчина, когда он далек от меня. Когда он возле меня, я отдаюсь ему так же легко, как больная курица… и я способна на всевозможные безумства. Я борюсь только с вещами, которые никогда не должны случиться, и могу противостоять только мужчинам, которых я никогда не узнаю… Я уверена, что я никогда не буду счастлива…
Приемная меня давила. Эта мрачность, этот тусклый свет, эти несчастные, выставленные на продажу, вызывали во мне все более и более мрачные мысли… Что-то тяжелое, непоправимое висело надо мной… Не ожидая закрытия бюро, я ушла с тяжелым сердцем, со сдавленным горлом… На лестнице я встретилась с г- ном Луи. Держась за перила, он медленно и с трудом взбирался по ступеням… Секунду мы смотрели друг на друга… Он мне ничего не сказал… я тоже молчала. А я не находила ни одного слова сказать ему… но наши взгляды сказали все… Ах! он тоже не был счастлив… Одну минуту я стояла и слушала, как он взбирался по лестнице, потом я быстро сбежала вниз… Бедный малый!
На улице я стояла минуту, как оглушенная… Я искала глазами поставщиц любовного товара… круглую спину и черный туалет г-жи Ревекки Ранвэ. Ах! если бы я ее увидела, я бы пошла к ней, я бы отдалась ей… Но ни одной не было там… Проходили занятые, равнодушные люди, которые не обращали никакого внимания на мое несчастье… Тогда я остановилась у какого-то кабака и купила там бутылку водки; затем, побродив еще немного с отупевшей и тяжелой головой по улице, вернулась в свои меблированные комнаты…
Поздно вечером я услышала стук в дверь. Я лежала, вытянувшись на кровати, наполовину голая, отупевшая от выпитой водки.
Кто там? — крикнула я.
Это я…
Кто ты?
Гарсон…
Я встала, с открытой грудью, с распущенными по плечам волосами, и открыла дверь:
— Чего тебе нужно?
Гарсон улыбнулся. Это был высокий парень, с рыжими волосами, которого я несколько раз встретила на лестнице и который всегда смотрел на меня странными глазами.
— Чего тебе нужно? — повторила я.
Гарсон продолжал улыбаться, смущенный, и, вертя в грубых пальцах свой синий передник, испачканный жирными пятнами, он пробормотал:
— Мамзель, я…
Он с угрюмым видом, но жадно смотрел на мою грудь, на мой почти голый живот, на мою рубашку, которая держалась только на изгибах бедер…
— Ну, входи… животное… — вдруг крикнула я.
И, толкнув его в свою комнату, с силой захлопнула дверь за нами обоими…
О какая гадость! Как я была жалка и несчастна!.. Нас нашли утром пьяными на кровати… и в каком виде. Боже мой!.. Гарсона рассчитали… Я никогда не узнала его имени.
Я не хотела бы расстаться с рекомендательной конторой г-жи Пола Дюран, не вспомнив об одном бедняке, которого я там встретила.
Это был садовник, овдовевший всего четыре месяца назад. Теперь он искал места. Среди стольких печальных лиц, которые прошли там передо мною, я, кажется, не видела ни одного такого жалкого и грустного, такого измученного жизнью лица, какое было у него. Его жена умерла от выкидыша — от выкидыша ли? — накануне того дня, когда после двухмесячной безработицы они оба получили наконец место в одном имении: она — в качестве птичницы, он — как садовник. Потому ли, что ему не везло, или просто жизнь его измучила и опротивела ему — но со времени этого большого несчастья он ничего не нашел; он даже не искал ничего… И то, что у него осталось от его маленьких сбережений, быстро растаяло за эти четыре месяца безработицы. Хотя он был очень недоверчив, мне все-таки удалось его немножко приручить… Я приведу в форме безличного рассказа эту, такую простую и вместе с тем мучительную драму, которую он мне рассказал однажды, когда я, сильно растроганная его несчастьем, выказала много внимания и сочувствия к его горю. Вот она.
Когда они осмотрели сады, террасы, теплицы и у входа в парк домик садовника, который был роскошно обвит плющом, индейским жасмином и диким виноградом, — они подошли, мучимые тоскливым ожиданием и страхом, к лужайке, где графиня следила глазами, полными любви, за своими тремя детьми. С белокурыми головками, в светлых платьицах, с розовыми и счастливыми личиками, дети играли на траве под наблюдением гувернантки. В двадцати шагах от лужайки они почтительно остановились, муж с открытой головой, с шапкой в руках, жена — робкая и смущенная под своей черной соломенной шляпой и, по-видимому, сильно затянутая, в черном шерстяном платье. Чтобы преодолеть смущение, он вертела в руках цепочку от маленького кожаного мешочка. Вдали парк открывал между гущей деревьев зеленые извилистые лужайки.
— Подойдите ближе, — сказала графиня с ободряющей и подкупающей добротой в голосе.
У мужа было загорелое и обветренное лицо, большие грубые и узловатые руки земляного цвета, концы пальцев которых были обезображены и блестели от постоянного прикосновения к разным инструментам. Жена была несколько бледна какой-то сероватой бледностью и в веснушках… Она была также немного неуклюжа, но имела очень чистый, опрятный вид. Она не смела поднять глаз на эту прекрасную даму, которая сейчас станет ее назойливо рассматривать, осыпать бесконечными вопросами, перевернет ей душу и тело, как и все другие… И она с интересом и восхищением смотрела на этих прелестных, играющих на траве детей, у которых уже были красивые заученные манеры… Муж и жена медленно приблизились на несколько шагов и оба механическим и одновременным жестом скрестили руки на животе.
Ну? — спросила графиня. — Вы все осмотрели?
Графиня очень добра… — ответил муж. — Все очень красиво… все очень хорошо… О, это великолепное имение… Но… тут немало работы…
И я очень требовательна, предупреждаю вас. Очень справедлива, но очень требовательна. Я люблю, чтобы все содержалось идеально. И цветов… цветов… цветов… всегда и повсюду… Впрочем, вы имеете двух помощников летом, одного — зимой. Этого достаточно…
О! — возразил муж. — Работа меня не смущает. Чем больше ее, тем я довольнее. Я люблю свое дело и я его знаю. Деревья, ранние овощи, мозаика из цветов. Я знаю все… Что же касается цветов, то когда есть трудолюбивые руки, вкус, вода, достаточно соломы… и простите за выражение, графиня, когда не жалеешь навоза, всегда можно иметь то, чего хочешь…
