Джуд - Драко Малфой и Солнечный путь
— А с лягушками ты сталкивалась, и потому их боишься? — рассмеялась Гермиона, за что получила по голове думкой. Про лягушек ей, конечно, сказала не Сольвейг — Гермиона узнала об этом от Малфоя. Во время занятий по Арифмантике, на которых они по-прежнему работали в паре, она и Драко закончили работу раньше всех, когда до конца урока осталось еще прилично времени, и завели тихую беседу. Начал разговор, как ни странно, Драко, но пока они говорили, Гермиона перестала удивляться неожиданному дружелюбию Малфоя к «грязнокровке». Похоже, что слизеринцу было совершенно не с кем поговорить — не рассказать о своих бедах и печалях, а просто поболтать. Ей еще не доводилось слышать, чтобы Малфой так много говорил. Глядя на него, слушая его, она вдруг увидела перед собой совершенно незнакомого человека, который не имел ничего общего с надменным гордецом, что оскорблял ее столько лет. Он стал каким-то… смиренным, словно из него выжали все то, что делало его Драко Малфоем. Он стал просящим — просящим внимания, человеческого слова, нормального взгляда, — он походил на больного, которому сообщили, что через две недели он умрет, но который никак не может понять, что означает эта новость. И Гермионе стало жаль — нет, не его, ей стало жаль прежнего Малфоя, стало жаль человека, которого больше нет. Каким бы он ни был, он был живым, полным сока, а не этой тенью, блеклой, как свет лампы солнечным днем.
Так вот, Малфой рассказал ей, что на первом их занятии с профессором Люпином на третьем курсе, когда они, как и гриффиндорцы, сражались с боггартом, тот при виде Сольвейг рассыпался по полу лавиной серо-зеленых пупырчатых жаб. И высокомерная Паркер, закрыв лицо руками, завизжала так, будто ее резали. Пришлось профессору Люпину придти к ней на помощь.
— А твой боггарт как выглядел? — спросила Гермиона. Она не имела в виду ничего дурного, она всего лишь поддерживала беседу, но Драко вдруг весь побелел, словно ему стало дурно.
— А я сбежал, — ответил он. — Сбежал еще до того, как боггарт ко мне подошел.
— Сбежал? — удивилась Гермиона. — Почему?
Драко помедлил, прежде чем ответить. Но потом все-таки заговорил:
— Я сталкивался с боггартом… раньше. У нас жил один в старом платяном шкафу — там хранились старинные мантии наших предков. Мама объяснила мне, что это такое, и даже показала заклинание — на первом курсе, когда я приехал на рождественские каникулы. И я решил с ним сразиться — мне было любопытно. Я думал, он станет стаей крыс… А он превратился в моего отца, — Драко помолчал. — Мне не хотелось, чтобы это увидели мои одноклассники. Наверное, — тут он скривил рот в легкой усмешке, — сейчас бы он выглядел совсем по-другому…
Эта беседа произвела на Гермиону очень тягостное впечатление, и она дала себе зарок больше с Малфоем по возможности не разговаривать.
Гермиона дошла до опушки Запретного леса и неторопливо побрела вдоль кромки. Она прошла не более десяти шагов, когда поняла, что здесь есть люди — эта способность чувствовать человеческое присутствие появилась в ней совсем недавно, когда она углубилась в свой анимагический проект. Похоже, что скоро она сможет определиться со зверем…
Пройдя еще пару шагов, она узнала присутствие — рядом была Сольвейг. И еще кто-то.
Они вынырнули из-под завесы деревьев ей навстречу: Сольвейг в своей роскошной черной мантии с подбоем и воротником из меха черно-бурой лисы («Вот объясни мне, Грейнджер, откуда у простого преподавателя такие деньги?! Может, он наркоту там у себя мастерит втихаря?»), а рядом с ней, доставая рослой слизеринке своей рыжей макушкой только до плеча, шла Джинни.
Сольвейг что-то говорила, изредка бросая на спутницу короткие взгляды — Гермиона знала, что так Сольвейг пытается удостовериться, что ее слушают. Джинни иногда кивала головой. Потом она что-то тихо спросила, и Сольвейг, не расслышав («Грейнджер, говори громче, я глухая. Не стоило в детстве так громко включать музыку в наушниках…»), наклонилась к ней.
«Да что же это…»
Гермиона остановилась, глядя на пару. «Нет же, Господи, какая они пара!..» Она вдруг почувствовала себя очень нехорошо — ощущение неприятно напоминало тошноту, и еще в животе стало как-то одновременно тяжело и пусто.
«Что происходит?..»
Сольвейг подняла голову и посмотрела на Гермиону. Улыбка, как луч солнца из-за плотно задвинутых штор, скользнула по ее лицу, и она произнесла:
— Привет, Грейнджер.
— Привет, — напряженно ответила Гермиона.
— Привет, Гермиона, — сказала в свою очередь Джинни. Она выглядела чрезвычайно довольной, и Гермионе захотелось ударить ее. Интересно, почему это она раньше не замечала, как неприятна улыбка этой рыжей девицы? — Спасибо, Сольвейг, — она кивнула слизеринке и медленно, словно в раздумьях, пошла в ту сторону, откуда пришла Гермиона.
— Вы старые друзья? — Гермионе не удалось скрыть раздражение, и в синих глазах снова заплясали эти проклятые светляки-смешинки.
— Почему же старые? — она скривила рот. — Что это у тебя, Грейнджер? Очередное домашнее задание? Как, кстати, твой анимагический проект?
— Это не домашнее задание, а анимагический проект поживает очень хорошо, — буркнула Гермиона. — Это книга, я хотела тебе показать…
— Я уже видела несколько книг, если что, — заметила Сольвейг.
— Это не смешно.
— Жаль, я пыталась пошутить.
— Это книга, которую я подарила Гарри на день рождения.
— У тебя нет фантазии, Грейнджер, — Сольвейг вытащила из рук Гермионы книгу. — Подарить парню книгу — что может быть…
— Не смей говорить, что у меня нет фантазии! — неожиданно для самой себя вспылила Гермиона. Брови Сольвейг изумленно взлетели. — Какое ты имеешь право?! Что ты обо мне знаешь?!
И, словно подхватывая ее гнев, налетевший порыв ветра швырнул россыпь гермиониных волос в лицо слизеринки. Сольвейг вскинула руку, ловя непослушные пряди, завела их Гермионе за ухо — и забыла свою руку на затылке гриффиндорки, запуталась пальцами в растрепанных кудрях, нежно перебирая тонкие, похожие на пружинки волосы. Гермиона приоткрыла рот — изумленно и еще оттого, что незнакомое ощущение давило ей грудь, и надо было выпустить его вместе с выдохом, иначе сердце ее просто разорвалось бы.
Поглаживая затылок Гермионы, Сольвейг опустила голову ниже и еще ниже, пока ее странные, темные, ищущие глаза не оказались так близко, что, казалось, взгляд ощущается на коже как прикосновение. Потом тяжелые веки, чуть дрогнув, опустились, скрывая темно-синюю радужку, и губы Сольвейг невесомо коснулись гермиониных. И тут же скользнули к уголку рта, потом вверх по щеке, по скуле, по виску, порхнули по лбу, пролетели по переносице на кончик носа и вновь, словно вслепую, нежно, неуверенно опустились на чужие губы. Разомкнули их. Накрыли полностью. И поцелуй из робкого и целомудренного вдруг стал страстным и почти грубым. Руки Гермионы помимо разума ожили, взлетели вверх и сцепились пальцами на лопатках слизеринки. Вторая рука Сольвейг обвилась вокруг тонкой талии Гермионы.
