Шахразада - Девять снов Шахразады
– Очень скверно, друг мой. Раньше или позже наступит миг, когда ваша Шахразада останется там навсегда – ее душа станет душой какой-то неведомой девушки, переживающей подлинное кипение жизни. А тело царицы останется здесь – но лишь дыхание будет выдавать, что перед нами живой человек, а не хладный труп.
– Матушка, ты говоришь страшные вещи!
– Увы, доченька, это не так страшно, как тебе кажется. Ибо так Шахразада сможет жить, если, конечно, такое существование можно назвать жизнью, почти бесконечно долго. Будут стариться и умирать те девы, чью судьбу приняла она. Но ее тело, дышащее и молодое, не будет поддаваться свирепому течению времени.
– И ничего нельзя сделать?
– А надо ли? – равнодушно проговорила Фрейя.
– Ма-атушка!
– Ну ладно, милая, не надо сверлить меня столь укоризненным взором! Я знаю, что ты не любишь подобных моих слов. Но все же еще раз спрошу – надо ли что-то делать? Надо ли ломать судьбу царицы? Вернее, выправлять так, чтобы она стала вновь самой обычной женщиной? Разве столь удивительное существование не кажется тебе куда более… достойным такой непростой девушки, как твоя «сестренка»?
– Матушка, прошу тебя…
– Ну что ж, детка. Я расскажу тебе, как можно вернуть Шахразаду. Но прошу стократно подумать, прежде чем делать это…
– Обещаю, – кивнул Шахземан. Его слово всегда было подлинным словом, ибо обещанное он исполнял неукоснительно.
– Так вот, мои милые… Спасти, как вам кажется, Шахразаду, под силу одному только Шахрияру. Тебе, Герсими, я уже это говорила. Ибо она-то бежит прочь от рутины… От раз и навсегда установившегося порядка вещей… Ей, деятельной, пылкой, не усидеть на золотом троне – она только тогда и была самой собой, когда изо всех сил пыталась спасти Шахрияра, тогда, когда его судьбу, как и собственную, держала в своих руках. Сейчас же она обе нити судьбы отдала любимому мужу… А тот поместил ее под хрустальный колпак, отгородив от мира и бурного течения дней.
– Но брат же любит Шахразаду… Она царит не только в стране, но и в его сердце…
– Конечно, мой мальчик… Она царит… Но не чувствует этого.
– Не чувствует?
– Нет, – теперь пришел черед Фрейе отрицательно качать головой. – И в этом корень всех нынешних зол.
– Так, значит, достаточно просто ей показать, сколь много значит она в жизни, к примеру, страны?
– Нет, мудрый Шахземан. Этого недостаточно. Ибо это почетно, но… не трогает душу. Только Шахрияру под силу доказать, что ничего не изменилось. Только он может вызволить жену из пут колдовских снов!
– Но ты же, о мой муж и повелитель, пытался втолковать ему это?
Шахземан кивнул.
– Но, боюсь, он не услышал моих слов. Или не понял, насколько все страшно…
– Значит, надо ему напомнить! – с нажимом проговорила Герсими и выразительно посмотрела на мужа.
– Надо, доченька, конечно надо… Но, думаю, этого будет недостаточно. Ибо сколь бы ни старался Шахрияр, у него одного ничего не выйдет. Нужно, чтобы сама Шахразада захотела этого – захотела вновь стать его любимой, вновь это почувствовать.
Герсими закусила губу. Увы, последние беседы убедили ее, что Шахразаде как раз этого и не хочется. Более того, ей желательно лишь одно – как можно скорее оборвать все связи, которые соединяют ее с собственным нынешним состоянием. Царица сейчас показалась невестке путником, который с минуты на минуту отправится в долгую дорогу – скарб его собран, связи оборваны, и теперь он вспоминает, не забыл ли чего-то важного перед далекой дорогой без возврата.
– И до тех пор, пока сама Шахразада не попросит об этом или пока сама не упомянет, что именно здесь желает остаться, все ваши попытки будут тщетными, равно как и попытки самого халифа…
Герсими молчала. Да, вот это и есть воистину непреодолимая преграда.
– Но я обязательно поговорю с братом! – вскочил Шахземан.
– Конечно, сынок, поговори непременно! – Фрейя чуть печально улыбнулась и шагнула в никуда. – Постарайся убедить его в том, в чем столь непоколебимо убежден сам!
– Слушаю и повинуюсь, мудрейшая!
Герсими по-прежнему молчала – она чувствовала, что решимости мужа может оказаться недостаточно, чтобы пробить царственные доспехи, сковавшие душу великого халифа Кордовы, Шахрияра Третьего.
Однако тут Герсими ошиблась – должно быть, если бы она узнала об этом, то была бы просто счастлива. Ибо Шахрияр уже и сам заметил, сколь мало похожа на себя саму его прекрасная супруга, удивлялся, как она стала молчалива, терялся в догадках, отчего даже минуты сладостного уединения теперь не вызывают на ее лице той, прежней, прекрасной и гордой улыбки, которой были освещены пять лет их счастливого союза.
– …Вот так, мой добрый брат, – закончил свой рассказ Шахземан. – И Герсими, и ее мать убеждены в этом.
– Убеждены…
Шахрияр нахмурился. Сколь бы много времени ни прошло, он отлично помнил никого и ничего не щадящую откровенность Фрейи. И если брат ничего не перепутал, то он вот-вот потеряет собственную жену. Если не потерял уже.
Однако это была лишь одна чаша весов. Да, счастье его семьи – более чем важно для него самого… да и для страны, ибо несчастливый правитель становится тираном и деспотом столь быстро, что и сам не успевает этого заметить. Но…
Но не может же он, достойный и всеми уважаемый халиф, подобно влюбленному мальчишке, доказывать собственной жене, что по-прежнему питает к ней самые прекрасные чувства.
«Да и как это все будет выглядеть? Неужели я должен буду опять придумать какое-то бедствие, из которого меня сможет вызволить лишь она одна? Только Шахразада и никто иной?»
Рот Шахрияра презрительно скривился. О, он помнил: всем, что сейчас имеет, обязан только ей. Но это воспоминание с каждым днем становилось все тягостнее. Будь его, Шахрияра, воля, он бы повелел и вовсе забыть и о давнем проклятии, и о постыдной охоте за женщинами, которую развязал сам пять лет назад. Жаль, что это не в его власти, – ибо после подобного рескрипта память о корабле-пленителе, о семенах Зла, о черном проклятии отвращения навсегда закрепится в памяти людской и станет подобна глупейшему решению «забыть Герострата». А такого Шахрияр не мог позволить ни в коем случае.
– Но что же делать, брат мой? – наконец спросил он.
– Увы, Шахрияр, этого я не знаю… Быть может, что-то изменить в установившемся порядке дня, может быть, устроить долгую, в несколько недель, сиесту и увезти семейство подальше от столицы…
Халиф скривился – менять что-то в мудром распорядке ему не хотелось. Не хотелось и уезжать из Кордовы, пусть даже для спасения семьи. Ибо оказалось, что по улицам столицы ходят не только мудрые мужи, но и прекрасные девы, уже забывшие давние страхи, а потому еще более свободные и привлекательные.
