Джуэл Э. Энн - Нераспустившийся цветок (ЛП)
Мои наколенники для катания на роликах сейчас как раз сгодились бы, но они остались в Хартфорде, в доме моих родителей. Так как на руках и коленях у меня было меньше порезов, чем на несчастных ступнях, я выбрала вариант пройти оставшийся путь ползком. После того как открываю замок на его двери, я кладу ключ в карман и заползаю на четвереньках в дом. Слава Богу, он прибрался после моего неистовства, так что мне не придется лавировать в зоне войны, чтобы собрать свои вещи.
— Ой, — стону я, когда подползаю к лестнице. Положив голову на нижнюю ступеньку, я делаю несколько глубоких вздохов, перед тем как преодолеть всю лестницу, как раненая собака. Я взбираюсь наверх, втягивая в себя как можно больше воздуха, пот проступает у меня на лбу. Я не ожидала, что это будет похоже на марафон, но это так.
Три часа спустя, все мои вещи закинуты в три большие сумки, две из которых принадлежат Оливеру. Все мое тело пульсирует и уверена, что кровь сочится из нескольких более глубоких порезов. Я сбегаю, толкая сумки головой по коридору, затем выталкиваю с верхней ступеньки, и они падают на первый этаж. Руки болят, ступни болят, колени болят, и мне все еще нужно спуститься по лестнице. Садясь на задницу, я вытягиваю ступни и скольжу вниз по ступенькам.
— Ой! Дерьмо! Ох! Черт!
БУХ!
Время выбросить белый флаг. Я не могу сделать этого. Мой телефон дома у Алекс, но, может, она придет, когда будет искать меня, вернувшись, домой. Я хватаюсь за деревянные перила и подтягиваюсь, чтобы сесть на нижнюю ступеньку. Тяжело вздохнув, открываю глаза.
Оливер.
Он сидит на диване, закинув ноги на кофейный столик и скрестив руки на груди.
— Привет, — говорит он монотонным голосом.
— Как долго ты здесь?
— Некоторое время, — отвечает он.
— Дольше, чем я?
Он кивает.
— Ты видел, как я вошла?
Он кивает, а я краснею от унижения, если это возможно в данном случае.
— Я… эм… просто забирала свои вещи.
— Вижу, — он все еще не двигается. — Тебе помочь?
— Я справлюсь.
Он кивает.
Я не могу прекратить таращиться на него. Он выглядит хуже, чем после происшествия с «шлепаньем». Порезы и синяки украшают все его лицо.
— Не работаешь сегодня?
Он качает головой.
— Я тоже.
Он кивает.
Не могу поверить, как странно это ощущается. Он лгал мне, и я сильно разозлилась на него, но его сдержанное поведение заставляет меня чувствовать себя виноватой перед ним. Как у него всегда получается заставить меня чувствовать себя той, кому необходимо за что-то извиняться?
— Ну, я сейчас… уйду.
Он кивает.
Прекрати кивать!
Я мученица, как в одном из тех военных фильмов, где солдату с оторванной рукой и пулевыми ранениями тела и ног удается вытащить себя и еще троих мужчин с поля боя в безопасное убежище. Я встаю и пытаюсь скрыть гримасу, глядя в пол. Вероятно, я не могла бы дотащить все три сумки даже в здоровом состоянии, так почему я думаю, могу сделать это сейчас, когда даже нести вес собственного тела мучительно само по себе. Я наклоняюсь и хватаю ремешок одной сумки и поднимаю ее на плечо. От ее веса раздираются порезы на моей руке. Я втягиваю воздух через стиснутые зубы.
— Уверена, что не нужна помощь?
— Я… я справлюсь.
Я хватаю вторую сумку, и от боли перед глазами все белеет. Глаза наполняются слезами от усилий. Ладно, я плачу… но, боже, как же больно! Я делаю неуверенный шаг по направлению к третьей сумке и всхлипываю. Кашляю, пытаясь замаскировать звуки моего страдания.
Вес на моем плече слабеет. Я поднимаю взгляд. Оливер держит мои сумки. Он ставит их на пол, затем берет меня на руки, качая головой.
— Ты упертая женщина.
— Что ты делаешь? — я пытаюсь выкрутиться из его рук, пока он несет меня наверх.
— Ты истечешь кровью у меня на полу.
Я обнимаю его руками за шею и кладу щеку на грудь, потому что, если честно… я слишком измучена, чтобы протестовать. Я слышу его собственное глухое ворчание с каждым шагом, который он делает, и только теперь до меня доходит, что у него, вероятно, тоже изранены ноги.
Он садит меня на свою кровать, и не глядя мне в глаза, хромает в ванную. Я падаю на спину и закрываю глаза, молясь, чтобы боль утихла. Кровать прогибается, когда он садится на край и берет мою ступню. Медленно разворачивает марлевую повязку. Я со свистом втягиваю воздух, когда он дотрагивается до одного из моих порезов.
— Это просто мазь, от нее не должно быть больно.
— Больно от всего, — отвечаю я скривившись и закрывая рукой лицо, чтобы спрятать малодушные слезы. Я утопаю в унижении. Снова… почему я должна себя так чувствовать?
После того как он обработал и снова наложил повязки на обе мои ступни, он ложится рядом со мной и кладет руки на грудь, переплетая пальцы. Быть рядом с ним и не с ним — это как умирать медленной смертью. Его присутствие в моей жизни ощущалось так естественно, как дыхание в моих легких. Потеря его ощущается, как потеря части самой себя, которая заставляла чувствовать меня живой. Что остается, когда часть тебя, которая чувствует все, уходит?
Оливер не мой; и никогда на самом деле не был. Обстоятельства не имеют значения. Есть женщина в больнице, в Портленде, которая носит его фамилию. Кэролайн Конрад. Почему ты там и что произошло с тобой и Оливером?
***
Оливер
Непостижимо думать, что у меня нет права любить кого-то. Тем не менее, в то утро, когда я проснулся от пронзительного крика Вивьен, говорящей одно единственное слово, которое я не в состоянии был произнести — жена, я знал, что не заслуживаю любить ее. Одна проблема. Любить ее — это не выбор. Это непроизвольно, как биение сердца, дыхание в легких, земля, уступающая дорогу солнцу каждое утро.
Мои чувства к Вивьен нельзя определить словами, что делает объяснение моих действий невозможным. Абсурдно думать, что идеальное прикосновение или правильный взгляд скажут все за меня, но мне нужно попытаться. Я кладу руку на кровать между нами и наши мизинцы соприкасаются.
Она не двигается.
Я передвигаю пальцы поверх ее руки, пока полностью не накрываю ее.
Она не двигается.
Вот оно. Одно прикосновение, даже хотя такое маленькое, кажется всем. Она не двигает рукой, позволяя мне касаться ее, будто слышит меня, мои слова.
— Почему? — шепчет она.
Почему, что? Почему касаюсь ее? Почему я женат? Почему не рассказал ей раньше? Почему жизнь так несправедлива? На это все один ответ.
