Поглощенные Грешники (ЛП) - Скетчер Сомма

Ни в коем случае.

Я рывком открываю дверь и несусь по коридору, находя там одну свою туфлю, а другую — в столовой экипажа. Не обращая внимания на завтракающих старшего помощника командира судна и главного инженера, я бросаюсь к лестнице, где через перила перекинут плед. Другие члены команды-призрака отступают в сторону, чтобы пропустить меня, кусают губы и поглядывают на часы, но я держу подбородок высоко поднятым, а мысли — на плавательной платформе.

Следующая миссия: добраться до Побережья.

Дрожа у открытой двери, я прижимаюсь носом к окну и прищуриваюсь на Тихий океан. Он ярко-голубой, и ни одно судно не покачивается на его бурных волнах.

Ну же. Я прикасаюсь к кулону на шее, как бы напоминая ему, что везучие девушки в любую секунду могут случайно наткнуться на служебный катер, отправляющийся в порт.

Но там ничего нет.

От моего вздоха стекло затуманивается. Мне нужно найти кого-нибудь и умолять его взять меня к себе. Боцман и его матросы обычно слоняются по платформе, чистят гидроциклы в гараже или моют палубу.

Поплотнее укутавшись в плед и готовясь к холоду, я выхожу наружу, чтобы посмотреть, не замечу ли я каких-нибудь признаков жизни. Скорее всего, я умру от переохлаждения, но это лучше, чем умереть от смущения.

— Ты собираешься добираться домой вплавь?

Резкий ветер доносит до моей спины окутанный в харизму его голоса вопрос. Мои плечи напрягаются. Я поворачиваюсь и вижу Рафаэля, прислонившегося к раме французских дверей, в его глазах пляшет веселье.

Боже, как он красив: в свежем костюме, свежевыбритый. Единственный признак того, что несколько часов назад он кого-то забил до смерти — это разбитые костяшки пальцев, сжимающие кухонное полотенце.

Я сглатываю ком в горле.

— Если придется.

— Мм. Далековато плыть на пустой желудок.

У него звонит телефон, он достает его из кармана и переводит взгляд на экран.

— Иди внутрь, Пенелопа, — говорит он, не поднимая глаз. — Я еще не закончил с тобой.

Я несколько секунд смотрю на его профиль, затем перевожу взгляд на океан.

Когда я неохотно возвращаюсь в тепло комнаты отдыха, Рафаэль бьет меня полотенцем по заднице, как хлыстом.

Я начинаю думать, что заснула на диване, читая Осознанные Сновидения Для Чайников, или что-то в этом роде. Может быть, я на самом деле не садилась в машину Рафаэля прошлой ночью, он не убивал Блейка, и я не сижу в комнате отдыха с его спермой, засохшей на внутренней стороне моего бедра.

Потому что, конечно же, Рафаэль Висконти, готовящий мне завтрак, не может быть настоящим.

Мой взгляд пересекает комнату и попадает на кухню, где он стоит над плитой, помешивая яйца лопаткой. Его телефон зажат между ухом и плечом, и он что-то рявкает в трубку на итальянском языке.

Резкий свет прожекторов подчеркивает все контрасты этого человека. Строгий костюм, который не сочетается с разбитыми костяшками пальцев, его бесчувственный иностранный монолог, который противоречит утонченным движениям его запястья, когда он взбалтывает содержимое своего стакана с водкой. Это зрелище вызывает напряжение, и я сижу здесь с прямой спиной и сжатыми кулаками, готовясь к тому, что он взорвется у меня перед носом.

Он резко вешает трубку и бросает на стойку телефон, который тут же начинает жужжать, но он игнорирует его, предпочитая готовить завтрак. Подойдя ко мне с полной тарелкой в руке, он снова хватает телефон и продолжает говорить по-итальянски.

Тарелка со звоном ставится на стол между моими ладонями, и Рафаэль возвращается на кухню.

Я опускаю взгляд на нее, и у меня перехватывает дыхание. Яичница-болтунья, лосось и тосты на закваске — мои любимые. Он готовит завтрак для каждой женщины, которую трахает, или только для тех, ради кого убивает мужчин?

На какое-то время я нахожу утешение в автопилоте. Вилка к омлету, вилка ко рту. Жую, глотаю, повторяю. Но когда темная тень нависает над моим тостом, я понимаю, что невозможно продолжать в том же духе, когда Рафаэль стоит так близко.

Вилка замирает в воздухе, я проглатываю еду, а затем заставляю себя поднять глаза к острой передней складке его брюк и встречаю его испепеляющий взгляд. Он не ослабевает, даже когда он упирается ладонями в стол и наклоняется, чтобы стащить кусочек омлета с моей вилки.

Боже. Сильная дрожь пробирает меня до костей и еще долго будоражит мои внутренности после того, как Рафаэль неторопливо вернулся на кухню.

Я позволяю своей вилке со звоном упасть на тарелку, мой желудок слишком переполнен беспокойством, чтобы еще что-то есть. То, что он стащил мой завтрак, вызвало у меня такое же неприятное чувство, как и его поцелуй между лопаток или рука, прижатая к моей макушке, смягчающая удар об изголовье.

Это все было так нежно, заботливо и интимно. Все мои сомнения по поводу пребывания здесь всплывают на поверхность, и внезапно мне нужен воздух, который не будет пахнуть так... словно мы в отношениях.

Я отодвигаю стул, получая косой взгляд из кухни. Я игнорирую его, отношу свою тарелку в раковину и включаю горячую воду, чтобы вымыть ее.

Рафаэль подходит сзади и заключает меня в клетку. Сгорая во всех местах, где его костюм касается моей кожи, я пытаюсь замедлить дыхание и сосредоточиться на пене в раковине.

От его итальянского языка, звучащего так близко к моему уху, меня лихорадит. Когда он делает паузу, чтобы дать слово тому, кто на линии, он просовывает свои руки через мои и забирает у меня тарелку. Я могу только ухватиться за край столешницы и наблюдать, как его большие, израненные руки проводят губкой для мытья посуды по тарелке, пока она не заблестит.

Итак, даже в свои самые непростые дни этот мужчина хозяйственный. Это нисколько не помогает снять мою тревогу.

В тот момент, когда он дает мне хоть сантиметр для передышки, я бормочу спасибо, а затем, как скаковая лошадь, бросаюсь к двери. Его рука ловит меня чуть выше часов на моем запястье, и он разворачивает меня к себе.

Бросив холодный взгляд на мои шорты, он переходит на английский.

— И куда, по-твоему, ты собралась?

Куда угодно, где нет тебя.

— Наверх.

Он хмурится, жестом просит меня подождать и исчезает на лестнице. Через несколько минут возвращается с толстовкой Стэнфорд на вешалке. Он поднимает ее рядом со мной, смотрит на подол и коротко кивает в знак одобрения, как будто считает, что она достаточно длинная.

— Сначала надень это.

Я не спорю, но мне хотелось бы. Потому что в тот момент, когда воротник касается моего носа и обдает меня теплым дубовым и мятным ароматом, ужасное осознание разрывает мое сердце.

Сексуальные связи на одно утро причиняют боль.

В задней части яхты есть небольшая гостиная. Она расположена тремя этажами выше плавательной платформы, и ее большое эркерное окно обрамляет шторм, бушующий над Тихим океаном.

Я хватаю с дивана подушку, заползаю на подоконник и прижимаюсь пылающим лицом к холодному стеклу.

Потребовалось десять минут, чтобы найти подходящую комнату, в которой можно было спрятаться. Моим единственным требованием было наличие двери, запирающейся изнутри. Теперь люди Рафаэля не могут пялиться на меня, а уборщики яхты не могут коситься на меня поверх своих пылесосов. Я поняла, что нашла идеальное место, когда не обнаружила прикрепленных к потолку камер, а проведя пальцем по журнальному столику, обнаружила слой пыли.

Противное тиканье часов говорит о том, что прошло уже больше часа с тех пор, как я в последний раз двигалась. Боюсь, что если я это сделаю, то начну лезть на стены. Мое тело гудит от миллиона вопросов, ни на один из которых у меня нет ответов.

Почему Рафаэль не запихнул меня в первый же служебный катер, возвращающийся на берег?

Зачем он приготовил мне завтрак?