Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика

Дальше я запомнила лишь мягкое безвольное падение. Долгое, будто время остановилось, будто воздух вокруг сгустился до пружинящей плотности и ласково принимал меня. А потом разлилась теплая мягкая чернота.

В болезни можно найти странное чувство, в котором притаилось особое блаженство. Нереальность, иллюзорность, которыми отгораживается измученное тело. Некая мягкость сознания. Порой из него не хочется выбираться, как из объятий уютной прогретой постели. И на ум почему-то сразу приходило воспоминание о снеге, о том, что можно не ходить в школу. А бабушка принесет горячее какао в большой синей чашке и сладкую булочку с маслом.

Я слушала тишину. Ноздри щекотал резкий медицинский запах. Я внутренне напряглась — точно так же пахло в кабинете этого отвратительного жирного медика, Зорон-Ата. Меня на мгновение прошибло паникой, потому что я живо представила себя в непроглядной глубине страшного черного ящика. Но чувствовала под собой мягкие, как облака, перины. Лучшие перины из всех, какие можно только вообразить.

Я разомкнула тяжелые веки, прищурилась на мутный серый свет, который все равно резал глаза. Но это успокоило — ящика не было.  Лишь надо мной склонилась мутная фигура. Медик, я даже не сомневалась.

— Моя благородная госпожа, вы слышите меня?

Я молчала, не было сил пошевелить губами. Запахло резче — он поводил чем-то перед самым моим носом, но я видела лишь мелькание шестипалой руки. Хотелось отвернуться от этого зловония, я напряглась, дернулась, но тело мне по-прежнему не  подчинялось. Внутри похолодело. Я так надеялась, что эта стерва вышла из меня вместе с тем раскаленным плевком… Но я должна была избавиться от этой вони:

«Не надо, пожалуйста».

— Убери руки, Таби-Мар!

Тот вздрогнул всем телом, отстранился. Лишь спустя несколько тягучих нереальных секунд я осознала, что мои губы произнесли не мои слова. Я моргнула несколько раз, будто отгоняла морок. Послышалось. Может, я не осознала, как повторила за этой стервой. Я уже привыкла за ней повторять.

«Благодарю».

Но я не услышала своего голоса. Он разлился где-то внутри, но чуть иначе, чем я слышу собственные мысли. Будто кричали в пустой колодец или большой гулкий чан. Нет! Нет! Нет! Я не могла покачать головой, не могла сжать кулаки. Я ничего не могла. Лишь смотрела перед собой и часто моргала. Замерла, удостоверяясь, что хотя бы эту малость все еще делаю я. Я… но надолго ли?

Проклятая сука отняла у меня все. Кажется, она поняла, что произошло:

— Таби-Мар, выйди вон. Оставь меня одну.

— Как прикажете, благородная госпожа. Но я должен удостовериться…

— … пошел вон!

Медик поспешно собрал свое барахло, судя по звукам, со столика за моей спиной. Направился к двери, но Этери остановила его:

— Постой.

— Как прикажете, благородная госпожа.

— Не говори моему отцу, что я очнулась.  Хочу побыть одна.

Судя по шороху ткани, Таби-Мар поклонился:

— Как прикажете, госпожа.

Кажется, у него не было для этой стервы другого ответа. Похоже, он боялся ее не меньше, чем своего архона.

Я услышала, как закрылась дверь. И повисла мертвая тишина, пропахшая медикаментами. Этери лежала в перинах, не шелохнувшись, и молчала. И я «молчала». Наконец, она не выдержала:

— Истерики не будет? Слез?

«Какой в этом прок?»

 — Надо же… Неужели ты умнее, чем я о тебе думала?

Я мысленно пожала плечами:

«Откуда мне знать, что ты думала обо мне?»

Она лишь хмыкнула. Провела ладонью по боку, и я почувствовала под пальцами что-то вроде плотного пластыря. Отголоски тупой боли расползались по всему телу, но это было терпимо.

«Тебе не обидно?»

— Что? — она едва заметно повернула голову — хоть какое-то движение.

«Что ты теперь в теле девки с битым геном?»

Она снова хмыкнула:

— Не переживай. Стоит как следует прогнать энергии, и это тело станет чем-то большим. Если мне так уж не понравится, я уговорю отца найти более достойное тело. Даже если закон запрещает использовать тело виссарата, я уговорю его преступить его. Если не выйдет — преступлю сама.

«Без ведома отца?»

— Не твое дело.

Действительно, не мое. И мне, действительно, плевать. Но я была в том странном состоянии, когда реальность не ощущается. Мне казалось, в таком положении я должна беспрерывно рыдать, убиваться. Но меня охватывало какое-то удивительное равнодушие. Лишь один вопрос вызывал любопытство:

«Что такое Ариш-Андил?»

Надо же, стерва снизошла.

— Его еще называют ядом справедливости. Большая редкость.

«Справедливости? Что это значит?»

— На коже выступают характерные знаки в зависимости от того, как он был принят. Если чужой рукой — черные. Это скажет об убийстве во имя отмщения. А если голубые, как вены, — это значит, принявший яд сделал это добровольно и своей рукой. Наши законы уважают и принимают эту волю. В этом случае не ищут убийцу. И не обвиняют, даже если он известен. Даже мой отец не исключение.

«Какая глупость. Ведь можно просто заставить. Своей рукой. Или подложить незаметно».

Этери пожала плечами:

— Это старый закон. Законы не обсуждают.

Я усмехнулась про себя: кажется, законы чтятся лишь тогда, когда это выгодно.

«Значит… ты думаешь, что этот яд, этот Ариш-Андил… предназначался тебе?»

— Разве это не очевидно?

«Нет. Я нашла это в шкафу, в спальной Нордер-Галя. Там, где прежде хранилась колба… — я замялась, — колба с тобой. Я взяла его без спроса, не понимая, что это… так получилось. Я не собиралась тебя убивать. И он не собирался».

Этери сжала кулаки, комкая одеяло:

— Ты никак не можешь понять, что не имеет смысла выгораживать предателя?

«Я всего лишь за правду. Ты выдумываешь то, чего нет».

Она знакомо фыркнула:

— Женщины всегда смотрели на него. Чего только стоит эта белобрысая подстилка. Чего уж ожидать от девки с битым геном! Помолчи лучше. Засунь в задницу свои оправдания. Мне давно все равно. Нордер-Галя больше не существует. Сначала ты. Потом он. И все встанет на свои места.

Глава 35

Я все понял, едва увидел приказ архона. То, что это было сделано не лично, уже предрекало многое.

Этери вернулась в Виссар. Подчинила ее. Я не успел.

Меня и Абир-Тана сопроводили под конвоем, едва мы ступили на землю Виссар-Ата. Что бы ни наплел в своих тайных отчетах Зорон-Ат, кажется, это не имело теперь никакого значения. Пределы Каш-Тара, неприступной тюрьмы, редко покидают на собственных ногах.

Я впал в немилость — это было очевидно. Но теперь меня это не трогало. Даже эти стены оставались всего лишь камнем, ограничивающим пространство. Я выполнил обещание, данное архону — вернул свою честь. Пусть теперь это и значило так мало…

Я погубил ее… Это единственное, что имело настоящее значение.

Я смотрел, как из щелевидного окна под самым потолком пробивается тонкий плоский луч мутного света. Как кружится в гипнотическом танце мелкая серая пыль. Я никогда не был по эту сторону… Почему прозрение наступает так поздно? Тогда, когда уже невозможно ничего изменить? Как безжалостное изощренное наказание. Когда, оглядываясь, видишь, что все сотворено твоими руками. Изломано, исковеркано, уничтожено. С таким упоением и безумием.

Этери не стоила всех этих усилий. Не стоила и десятой доли. Не стоила слепой любви своего отца. Я знал это. Всегда знал. Если я здесь — значит, договоренность разорвана. Я свободен. От всего… И это приносило небывалое облегчение. Сейчас я надеялся лишь на то, что Пруст сможет позаботиться об Асуране, хоть и ненавидит его всем сердцем. Совесть не позволит мальчишке избавиться от птицы. С моим падением его едва ли оставят на службе. Но он еще так молод, он не пропадет…

Я вздрогнул, когда с шумом открылась гулкая металлическая решетка. Поднялся с узкого лежака. Не сразу поверил своим глазам, когда увидел ее. Лишь спустя несколько тягучих мгновений осознал, что это была не Тарис. Лишь оболочка, будто Этери натянула чужую личину, как перчатку. Даже походка изменилась. Но от одного только взгляда щемило сердце. Несмотря на все мои действия, я до последнего не верил, что это было возможно, такая подмена. Не верил ланцетнику. Лишь исполнял приказ с той честностью, на которую был способен.