Михал Витковский - Любиево
Подгребай, сядем рядышком да закурим «Вяруса», я уж расскажу тебе все по порядку, как бы у нас могли сложиться дела. У Януша Гловацкого есть пьеса «Замарашка», в которой девочки в исправительной колонии рассказывают друг дружке перед сном разные истории и воображают себя бог весть кем. Это и мы можем. Допустим, мы из средней или высшей шляхты. Из богатых помещиков. И нам приблизительно по тридцать. Вот, к примеру…
— Барокко, — прерываю я ее просительно, подобно девчонкам из «Замарашки», вставлявшим свое в чужие рассказы. — Барокко. Графиня вышла из дому в полдесятого. И под париками у нас маленькие коробочки с искусно вырезанными отверстиями. Это ловушки для блох. В коробочке ватка, пропитанная медом или кровью (месячными, потому что ни одной из нас не хочется себя колоть), и все блохи, со всего платья, с парика, влезают в эту ловушку. (А когда у Томатной Леди раз завелись лобковые вши — с кем такое, дорогая моя, не случается, — то она смастерила себе такую же барочную ловушку и даже баночку с медом прикладывала, но ничего не помогло, вши — не блохи, меда не захотели.) И знаешь, Паула, что у нас еще в этих седых париках? Спорим, не угадаешь! Маленькие цветочки — фиалки и лилии, и чтоб не завяли, каждый вставлен в спрятанную в волосах миниатюрную вазочку с водой! На нас кринолины, чтобы можно было во время пиршеств сидеть на искусно украшенном ночном горшке и срать. Мне Артуриха рассказывала, что именно для этого кринолины и придумали. А если одна вставала другой поперек дороги, то та, другая, ей в ночник лягушку или крысу запускала. И мушки придумали, чтобы заклеивать прыщи. И вообще наши гардеробы полны закоулков, тайных проходов, точно готические замки. И в каждой складке платья у нас любовник, или пузырек с отравой, или письмо, или что-нибудь эдакое, очень маленькое и резное. Ловушка для комаров в стиле рококо. И так мы сидим на пиру на этих горшках, в этих корсетах, так затянутые, что все, что ни съедим, из нас тут же выходит. Сидим мы так и чувствуем, как под париком все вши ползут к золотой коробочке с медом или кровью. А скучно становится — припудриваю себе грудь, плечи специальной пуховкой…
— Ладно, пусть будет барокко, — Паула укутывается в шаль, оставляя открытым декольте. Она уже вся в кринолинах, блестках, турнюрах. — Воскресенье, и мы едем в коляске с экономом. Погоди! Нет! Ты живешь верстах эдак в шести от меня, в своем поместье, а я — в своем. И я в воскресенье объезжаю свои владения, эконом, или как его там, объясняет, сколько ржи, сколько пшеницы, а я руку в кружевах к виску, потому что у меня голова болит.
— Но мы кто — женщины или мужчины?
— Мужчины, мужчины. Биологически мужчины. Но можем притвориться, что нет. В любом случае мы — тетки эпохи барокко, представь только.
— Класс.
Первые раскаты — пора домой, до хаты, сейчас ливанет, пойдем, Паула, дорасскажешь по дороге в санаторий… Возьми наше одеяло, вытряси песок, возьми свои туфли, и пошли, сваливаем, через полчаса сюда будут молнии бить. В это проклятое место, за наши грехи, хоть ни в кого не попадут. И только вода, в которой тетки стоят неподвижно, и лишь круги, как от уток, расходятся, — эта вода взбурлит. Завоет. А мы уже будем сидеть с султанским кремом, с сахарной ватой, с лимонадом из пакетика, с «Вярусом». Незаметно и до пирожных дойдем, а потом будем друг другу обещать, что больше никогда, никогда. Давай, Паула, в карету, покатим к черту на кулички.
— Да, а эконом будет мне объяснять, что и как растет, а я вся из себя такая скучающая, зеваю, подпираю голову, мигрень и т. д. В конце концов говорю ему: «Ян, дружок, отвези-ка меня в конюшню, а то голова сегодня что-то болит».
— А там я уже жду в облегающем костюме, черном, в жокейке, с хлыстом…
— Ага, в барокко и в жокейке… Но все равно ждешь. И теперь так: мы выбираем себе двух мальчиков-пастушков…
— А мне бы больше хотелось батрачка…
— Ладно, одного пастушка и одного батрачка, и говорим им так: «А сходите-ка вы к озеру, к карьеру искупаться, да побыстрее, одна нога здесь, другая там, чтобы во дворец — чистыми, как на службу в костел».
А они шапки с голов и так:
— Дык ясновельможные паны, дык нас уже на Пасху помыли…
— Ничего, Мачей, голубчик, Лукаш, голубчик, живо на озеро.
А мы все это время не знаем, куда себя деть, у нас уже ноздри трепещут, грудь вздымается, ничего делать не хочется, только сиськи себе пудрим! Пудримся! Боже, как же мы пудримся, аж всё кругом засыпали! И парики так пудрим, что блохи задыхаются! А как душимся! Но пульверизаторов, доложу тебе, Паула, тогда не было. Мы эти тяжелые вечерние духи в рот набираем и одна другую, как при глажке когда-то делали, плюя орошаем! А ты мне говоришь: «Безумная, не в глаза, не то у меня вся пудра стечет!» И крутимся в этих кринолинах, крутимся, налево, направо, так что всё из них выпадает. И бриллиантовые разные колье на себя надеваем, сережки, втыкаем себе в парики заколки с сапфирами, надеваем перстни, все, все! Даже чуть было не подрались за самый большой. И (поскольку тетки мы уже старые, с впалыми щеками, с морщинистыми шеями и свисающими подбородками) надеваем на себя накладные шеи из пластика или из чего там их делали. Ну, накладные шеи, не читала, что ли, «Канун весны»,[73] как две тетки, Виктория и еще одна, поехали на бал в этих своих эрзац-шеях, чтобы в последний раз очаровать мир своей красотой? Как они нацепили искусственные декольте из силикона, тьфу, тогда еще не было силикона, короче, из какого-то искусственного материала, и только бархатная ленточка на шее прикрывала то место, где эта гадость кончалась? Ну? Вот как раз такие старые богачки, в этом прикиде, с пигментными пятнами на руках, в бриллиантах… А ребята бы купались. А я бы потом села на трон и ждала. Чего они там так долго делают, в этом озере? Утонули, что ли?!
Вторые раскаты — льет, как из ушата. Льет, льет, и солнце светит, того и гляди, геевская радуга над пляжем расцветет в знак прощения от Бога! А может, нам самим утонуть здесь, чтобы нас потом в Швеции на экологически чистом песке нашли? Потому что дождь все сильнее, а еще далеко, вот только сейчас зеленая лестница, а над ней ничего, кроме леса и единственного заведения «Сполэм». Не помню, говорила ли я тебе, что ужасно боюсь грозы. Сразу чувствую, что меня долбанет. И вообще, у всех у нас острые неврозы. Одна боится того, другая — этого, у всех плохой сон и развиваются нервные заболевания. Боже, какой грохот, Паула, бежим, бежим! Заткнись на минутку. Заткни хлебало на минутку! Посмотри на этих, ведьмы растрепанные, того и гляди, портки потеряют, ни дать ни взять, фессалийские ведьмы или прямо с гор Сьерра Морена! Смотреть смотри, но не снижай темпа! С утра по радио обещали дождь, надо было раньше возвращаться! Говорили, что погода хорошая, но не сегодня. Боже, ногу подвернула! Не могу больше. Бежать. Все, финиш.
