Андрей Афантов - Сатир и Муза
– Я уже подала на развод.
– Ты знала, что я сделаю предложение? – Олины глаза посмотрели на него смешливо и снисходительно одновременно: «Конечно, знала». Но ответ прозвучал серьёзно: – Да нет. Просто по-любому отношения со Стасом уже не склеить. Чего цепляться за штамп в паспорте? – и про себя додумала: «Конечно, если захотеть, можно помириться, но зачем?» Она снова вспомнила цитату из фильма «Непристойное предложение».
«Да, а мне будет сложнее», – Алексей не стал давать никаких обещаний, что несколько встревожило Олю.
2003 год, 24 октября, пятница, вечер.
Кризис наступил.
Вернувшись с работы, Ольга увидела, что у Алёши вид совершенно убитый.
– Что случилось?
– Капелька звонила, – и чуть не заплакал.
От этой озвученной чужой интимности Ольга растерялась. «Но такой момент должен же был произойти, я ждала его. Он мой мужчина!» Эту фразу – «мой мужчина» – она очень часто произносила вслух, смаковала её мысленно, формулировка этих двух слов казалась ей исчёрпывающей.
– Поговорим? Я тоже себя так чувствую, когда Стас переживает. Это же для них такое горе, потому что они чисты, как дети. И у них вся жизнь – это мы. Они как за подол держатся, а ты пытаешься стряхнуть. А ещё в душе противно – они не понимают, почему, они же такие хорошие.
Алексей в ответ только неприятно нахмурился. Он до сих пор не рассказал Ольге обстоятельств своей последней поездки домой. «Это я себе вариант отступления оставляю? Зачем? Сказать ей?» Его хмурость Ольга поняла иначе.
– Да, Алёшенька, я тоже чувствовала, как Стас переживал. Это нормально, мы же их любим.
Алёша наконец ответил.
– Да нет, всё не так. Как тебе объяснить? Просто по-человечески хочется.
«А ведь он мне даже предложение уже сделал», – грустно подумала Ольга. И вдруг сказала:
– А ты не задаешься мыслью: всё стоит того? – он не ответил, только его взгляд стал ещё более тревожным. – Я только о том, удастся ли компенсировать негатив? Пусик, просто понятно, что нас никто не благословит. Потому и вынуждены быть бесчеловечными, – она заглядывала ему в глаза, чуть не плача от собственных слов, и надеялась разглядеть там ответ. В этот момент она ненавидела себя. – Мои религиозные тетушки меня распнут просто, когда узнают, что я тебя развела…
– Да нет, это не ты. Не в тебе дело.
«И откуда во мне столько сбивчивости?» Алёша твёрдо взял её руки в свои:
– Я хочу быть с тобой! Правда! Я обещаю, что всё разрулю. Только не считай меня слабаком. Ладно?
– То, что ты откровенен со мной – это не признак слабости. Нет, отнюдь! Наоборот тыпроявляешь силу доверия. Такое чувство, что ты вверяешься, а я бестолково засопротивлялась. Теряется смысл любви. Извини.
– Не бойся, хорошо?
– Я ничего вообще не боюсь, на все воля не наша. Создать семью нулевым легко, а вот так… с ответственностью – это круто, совсем другой уровень. Мы сможем?
– Сможем!
– Я люблю тебя, моя радость. Так и быть, нарожаю тебе ещё девочек, мой персик.
Они обнялись, но Олечка не унималась.
– И Капельку ты свою не бросишь. Общайся с ней сколько захочешь! Я же всё понимаю.
– С родителями будет тяжело.
– Да. Понимаю. Но пройдёт несколько лет, и они, поверь, примут меня. Поймут и простят нас. Ведь любимая женщина их сына – совсем не крокодил, новые внуки… – ей захотелось сказать про родительские инстинкты, но она не нашла слов. Алексей почувствовал себя уверенно, к нему вернулась прежняя твёрдость.
«Все-таки здорово она на меня влияет!» – подумал он и скомандовал:
– К станку! – так они называли место, где Оля позировала.
– А душ принять?
– Потом! У тебя сейчас лицо правильное!
Ольга заняла свое место, но те черты, которые он только что разглядел, вдруг пропали. Алексей нахмурился: «Нет, не то».
– Молись! – приказал он, и её брови удивлённо поднялись.
– О чём?
– Не знаю, – он понял, что отношения любимой женщины с Богом, видимо, непростые. – Ну, вспомни, о чем раньше молилась.
Ольга задумалась. Официальность её лица, мешавшая картине, разгладилась:
– Когда-то давно, в детстве, – так Ольга называла время учёбы в институте, и Алексей уже привык этому, – когда из меня пёрла сексуальность, я просила Боженьку дать мне капельку фригидности. Она вдруг стала грустной: – А то чуть по рукам не пошла… если бы не Стас, – «Зачем я это говорю?» – И Боженька меня услышал. И все стало в порядке. Её лицо просветлело. Алексей писал быстрыми стремительными движениями: – А потом появился ты, и всё полетело ко всем… – она почти сказала «чертям», но решила, что такая молитва не то, что нужно художнику. Она сосредоточилась, умолкла и в самом деле начала мысленно молиться о чём-то.Оля смотрела на Алексея, когда тот рисовал, и ощущение дежавю не покидало её. Сейчас любимый не отрывал глаз от полотна. Лёша был занят чем-то таким, что не требовало сверки с оригиналом. От напряжения он даже высунул кончик свёрнутого трубочкой языка. И Олечка поняла. Такое же выражение лица она видела у первой скрипки во время последнего концерта. «Того самого концерта… Это момент Высшего Чистого Творчества. Когда Мастер не принадлежит самому себе. Есть только Творение. Которое владеет им целиком. Без остатка. Когда черты человеческие словно стираются с любимого лица. И простой человек со всеми его обывательскими недостатками, запахами, дурными привычками куда-то исчезает. Остаётся только Мастер. Его можно любить или не любить. Это уже не важно. Важно только То, что выходит, истекает из-под его рук. И оживает…» Ольге смертельно захотелось сорваться с места, подбежать, заглянуть, убедиться. Она глубоко вздохнула, понимая, что таким порывом нарушит таинство… И сдержалась. «В другой раз!» – решила она. Это новое в Алексее было чем-то очень хрупким, и Оля боялась это новое спугнуть. «Алёша начнёт дурачиться, смеяться, не поймёт, о чём я».
2008 год, 20 октября, понедельник, утро.
Выезд у шлагбаума перегораживала потасканная «шестёрка», на которой ездила соседка, жившая на два этажа выше. «Жигули» стоили в разы дешевле машиноместа, и такое несоответствие выглядело странно. Сейчас тётка бестолково суетилась между шлагбаумом и своей машиной. «Тётка… вот как я её про себя называю, а она ведь чуть-чуть старше меня. Родила ребёнка, оглупела и обабилась. И вот теперь ужас», – в Олиных мыслях засквозил страх однажды стать такой вот неуклюжей калошей. «Но нет, я за собой слежу!» – эта мысль прозвучала как мантра, Ольга знала, что роды её фигуру попортили. Ей стало грустно. Мужчины уже давно не смотрели с восхищенным любопытством Ольге вслед. Она больше не чувствовала этих взглядов. Алёша! Ох, как она боялась утратить и его интерес к себе! Но у Алексея был свой секрет. «Главное – регулярно в тебя заново влюбляться, – говорил он словами художника-портретиста. – Понимаешь? Увижу тебя как-то по-новому, влюблюсь – и моё Чувство к тебе посвежеет! Для меня это так важно!» И Ольга старалась почаще менять ракурсы. Дорожила этим Алёшиным свойством. «В конце концов он тоже уже не мальчик!» – Ольга вспомнила, что в последнее время ей стало сложно раздвигать ноги на ширину его бёдер. «Спокойная сытая жизнь! Зато когда я ложусь щекой на его живот, мне удобно», – Оля имела в виду косточки таза Звонарёва.
