Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ
— Вы совсем замерзли, милые мои девочки! — воскликнула старуха. — Я пойду похлопочу, чтобы вам дали чаю.
— Позвольте мне этим распорядиться? — предложил свои услуги вежливый иезуит.
— Нет, нет, это не мужское дело! — возразила Малютина, — я предоставляю вам право оказывать этим барышням услуги другого рода, в которых они так нуждаются.
Заботливая маменька вышла из комнаты, а патер помог девушкам снять шубы и башлыки, за что гордая красавица поблагодарила его легким кивком головы.
— Нам надо переодеться, — обратилась она к своей подруге.
— Останься здесь, я принесу все, что тебе нужно, — и покорная служанка, не дожидаясь ответа своей госпожи, выбежала из комнаты.
— Страшный мороз, — заметила Эмма, садясь в кресло у камина, — я буквально окоченела.
Патер Глинский подостлал ей под ноги тигровую шкуру.
— Благодарю вас! — сказала девушка, — вежливость врага достойна восхищения.
— Я не враг ваш, — возразил иезуит, — я человек, искренне любящий графа Солтыка и желающий ему добра.
— Не думайте, что я хочу погубить его. Мы оба стремимся к одной цели, но только различными путями. Кому из нас повезет — вот в чем вопрос.
— Все преимущества на вашей стороне.
— Допустим, что так. Но к чему поведет нас вражда? Не лучше ли нам действовать общими силами? Вы, вероятно, уже убедились в том, что Анюта Огинская не в состоянии обуздать бурных порывов вашего воспитанника?
— К сожалению, да.
— Так возложите эту обязанность на меня.
— Об этом надо серьезно подумать.
Генриетта принесла туфли и меховую кофточку.
— Позволь мне надеть их на тебя? — сказала она.
— Не беспокойся… Для чего же существуют на свете вежливые члены иезуитского ордена? — сказала Эмма задорным тоном светской кокетки. — Тебе надо переодеться, иначе ты захвораешь. Потрудитесь и вы выйти на минуту в соседнюю комнату, — обратилась она к своему собеседнику, когда Генриетта вышла из гостиной.
Глинский повиновался. Когда он несколько минут спустя вернулся в гостиную, Эмма уже успела переменить костюм и в самой обворожительной позе сидела перед камином. Пламя ярко освещало ее белоснежную шею и распущенные густые волны золотистых волос. Но каково же было изумление иезуита, когда красавица устремила на него свои синие глаза и с приветливой улыбкой протянула ему руку. Он, не говоря ни слова, наклонился и крепко поцеловал эту изящную, как мрамор холодную руку.
— Будем же друзьями, — нежным голосом проговорила она.
— Это зависит от вас… Bы преследуете политические цели, которые могут подвергнуть графа неизбежной опасности… Отступитесь от них и тогда…
— Повторяю вам, что я не революционерка.
— Извините меня… но я имею об этом деле более точные сведения, нежели вы думаете… хотя и не принадлежу к числу ваших сообщников.
— Так это вы натравили на нас киевскую полицию?
— Нет, я только из предосторожности… сделал кое-какие указания…
— Патер Глинский! — воскликнула Эмма, грозя ему пальцем, — Нe вмешивайтесь в чужие дела, если вы дорожите своей головой.
Иезуит побледнел и пролепетал чуть слышным голосом:
— Надеюсь, что вы меня не выдадите членам вашего таинственного общества?..
— Не беспокойтесь. Но и я, в свою очередь, попрошу вас не интриговать против меня.
— Даю вам честное слово.
— Откажитесь от намерения женить графа на Анюте, сделайте меня своей союзницей… союзницей, а не орудием, — понимаете?
— Понимаю.
— Меня знобит, — продолжала Эмма, закутываясь в свою кофточку, — пожалуйста, позовите кого-нибудь снять с меня ботинки. Я простужусь, если их сейчас же не снимут.
— Позвольте мне услужить вам…
— Почему же нет, — и она протянула ему одну за другой свои маленькие ножки, а жирный патер, стоя на коленях, словно влюбленный паж, снял с нее теплые ботинки и подал туфли.
Возвратившийся с охоты граф и Генриетта были свидетелями этой комической сцены, комната огласилась их веселым смехом.
— Наш строгий проповедник превратился в услужливого кавалера! — воскликнул Солтык. — Честное слово, он ухаживает за красавицами не хуже влюбленного рыцаря! Не подозревал я в вас этого таланта, глубокоуважаемый мой наставник!
Иезуит покраснел как рак и готов был провалиться сквозь землю, но Эмма вывела его из затруднительного положения.
— Оставьте в покое патера Глинского, — сказала она графу, — я люблю его более, чем вас. Мы объяснились и поняли друг друга — ни ваши насмешки, ни ваша ревность не нарушат нашего взаимного согласия.
— А я вот назло вам буду ухаживать за мадемуазель Малютиной, — прибавил иезуит, крепко целуя руку красавицы.
— Мне надо переговорить с моим новым другом, — обратилась Эмма к Солтыку, — уйдите на минуту, оставьте нас одних, у нас есть секреты, которых вы не должны знать.
Граф и Генриетта отошли к окну.
— Что прикажете? — спросил патер.
— Согласны ли вы на мои условия?
— Вполне согласен… Через месяц вы будете графиней Солтык.
— А теперь, — прибавила Эмма, пожимая руку своего союзника, — потрудитесь занять чем-нибудь мою maman; поиграйте с ней в шахматы, а Генриетту пошлите читать молитвы.
— Положитесь на меня, — отвечал Глинский, снова целуя руку, держащую его в своих когтях, и вышел из комнаты вместе с Генриеттой.
Сектантка осталась наедине с графом, но сделала вид, что не замечает его присутствия и, протянув ножки к решетке, устремила взор на угасающее пламя камина.
— Эмма! — начал Солтык, подойдя сзади к ее креслу.
— Вы здесь, граф? — притворно удивилась красавица.
— Странный вопрос… Я так долго был с вами в разлуке…
— Фразы, — сквозь зубы процедила она.
— Вы не в духе… Уж не убежал ли от вас Тараевич?
— Из моих рук трудно вырваться.
— Что же вы с ним сделали?
Эмма улыбнулась, но эта улыбка заставила графа содрогнуться.
— Вы убили его?
Она молча кивнула головой.
— Почему же вы запретили мне присутствовать при его казни?
— Потому что вы, беспощадно истязая людей, удовлетворяете тем самым ваши кровожадные наклонности, а я убиваю человека во имя Божье, без сострадания, но и без ненависти.
— Мне бы очень хотелось взглянуть на вас, когда вы исполняете обязанность жрицы вашей секты.
— И это желание ваше бесчеловечно. Вам бы следовало родиться татарским ханом, одним из тех деспотов, которые обращалась с покорными им народами, как с животными: мужчин делали своими рабами, а женщинами наполняли гаремы. В те варварские времена барабаны обтягивали человеческой кожей, а из черепов воздвигали целые пирамиды.
