Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ
В эту минуту раздался выстрел, другой, третий и целая стая волков, преследуемых собаками, вырвалась на поляну и устремилась к опушке леса. Но Эмма, граф и сопровождающий их егерь выстрелами преградили им путь. Три волка повалились на землю, обагряя снег алой кровью, остальные скрылись в чаще леса. Охота была окончена.
Граф приказал подать свои сани, усадил в них Эмму и уехал домой. Они уже успели переодеться и, сидя у камина, пили горячий чай, в то время как остальные охотники еще ждали в лесу сигнала, возвещающего окончание травли. Наконец один из лесничих протрубил отбой, и озябшие, проголодавшиеся гости графа Солтыка собрались в обратный путь.
— Итак, мы будем обороняться общими силами? — обратилась красавица к своему собеседнику.
Граф молча кивнул. В продолжение нескольких минут оба они не говорили ни слова.
— Черта вашего характера, которую я подметил только сегодня, еще сильнее привязала меня к вам, — начал Солтык. — Как бы мне хотелось увидеть вас в ту минуту, когда ваш злейший враг будет лежать в прахе у ваших ног!
— Осуществление этой мечты зависит от вас самих.
— Вы хотите сказать… Тараевич…
— Да, наш общий враг… О, как я буду счастлива, когда этот человек окажется в моей власти!
— Нет ничего легче… Вам стоит только захотеть.
— Сама я ничего не могу: это возбудит подозрение, но вы можете предать его мне.
— Охотно… но каким образом?
— Это уже ваше дело.
Граф глубоко задумался.
— Итак, между нами заключен союз против Тараевича, — после довольно продолжительной паузы снова начала сектантка.
— Против всего мира, — в порыве необузданной страсти возразил Солтык.
— Тараевич сегодня же должен быть обезврежен.
— Я придумал кое-что и надеюсь как нельзя лучше устроить это дело… А когда Тараевич будет в вашей власти, что вы намерены предпринять? — спросил граф тоном, изобличавшим его нероновскую натуру во всем ее демонском величии.
— Этого я еще и сама не знаю.
— Я этому не верю.
— Быть может, я не желаю, чтобы вы это знали.
На дворе послышался звон колокольчиков и щелканье кнутов — усталые охотники вернулись в Комчино.
— Извините меня, mesdames, — обратился хозяин к мадам Монкони и ее дочери, — я поспешил возвратиться домой, потому что моя дама очень озябла. Прошу вас не стесняться и распоряжаться здесь как у себя дома.
— Помилуйте, граф! — возразила хорошенькая женщина.
— Мы переоденемся и сейчас же придем в столовую.
Сидя вокруг роскошно сервированного стола, никто из гостей и не подозревал, что невинная забава будет иметь развязкой самую ужасную, кровавую драму. Вечер прошел быстро, в приятных разговорах — шутки и остроты градом сыпались со всех сторон. Наступила ночь. Соседние помещики давно уже разъехались по домам, дамы ушли в гостиную, а мужчины, сидя у стола, опорожняли последние бокалы.
— Давай играть в карты! — воскликнул вдруг Тараевич, вставая с места и едва держась на ногах.
— Изволь, — ответил Солтык и приказал приготовить стол.
XLI. Проиграл!
Эмма и Генриетта сидели в маленькой турецкой гостиной: первая — полулежа на диване, а вторая — на ковре у ее ног.
— Теперь он в моих руках, — сказала Малютина, продолжая начатый разговор.
— Скажи, как тебе удалось покорить этого деспота? — спросила Генриетта.
— Странно… ему понравилась моя мнимая жестокость.
Я нередко спрашиваю себя, почему люди, обладающие непреклонным характером, внушают окружающим не только страх, но и уважение. Это мнение подтверждается историческими фактами: почему, например, злодейства такого изверга, как Иоанн Грозный, производят на людей более сильное впечатление, чем благодеяния Тита? Есть люди, которые с восторгом отзываются о Семирамиде и совершенно индифферентно относятся к матери Гракхов… Моя жестокость поражает графа Солтыка, опьяняет его. Ты, быть может, воображаешь, что я с наслаждением подвергаю человека пыткам или умерщвляю его своими руками? Вовсе нет! Я постоянно опасаюсь, чтобы чувство излишнего сострадания не повредило мне при исполнении моих священных обязанностей. Вот ты — другое дело.
Я замечала, что страдания наших жертв приносят тебе явное наслаждение. Вот почему ты до сих пор не можешь сделаться жрицей нашей секты. Советую тебе воздерживаться от этих неуместных восторгов. Я с душевным прискорбием исполняю мои священные, но тяжелые обязанности; ты же, наблюдая пытку или участвуя в ней, радуешься не хуже самого бесчеловечного палача.
— Виновата ли я в том, что Бог сотворил меня такой жестокой? Содрогание жертвы под ударами моего ножа доставляет мне неизмеримое наслаждение, запах человеческой крови опьяняет меня!
— В этом отношении вы с Солтыком поразительно схожи. Он холодный неумолимый деспот в полном смысле этого слова. Он способен беспощадно казнить людей, топтать их ногами, приносить каждую красивую женщину в жертву своему мимолетному капризу. Людей такого рода я считаю полусумасшедшими. У них избыток жизненной силы проявляется в стремлении мучить и умерщвлять людей, даже не сделавших им ни малейшего зла.
— Следовательно, и я не в своем уме? — спросила Генриетта.
— Разумеется.
Девушка склонила голову, но не возразила ни слова.
Между тем граф играл со своим родственником в баккара. Тараевич, сам того не замечая, опорожнял одну бутылку за другой и находился в сильно возбужденном состоянии, не обещавшем ничего хорошего. Монкони и Сесавин, опасаясь быть свидетелями неизбежного скандала, ушли наверх, в свои комнаты. Наконец Солтык бросил карты на стол, подошел к окну, отворил его, прошелся несколько раз взад и вперед по комнате и, остановившись на пороге турецкой гостиной, подал Эмме едва заметный знак.
— Разве ты не хочешь больше играть? — спросил Тараевич, перед которым лежала на столе груда выигранного им золота. — Я обязан дать тебе реванш.
— Благодарю, мне уже надоела эта игра вдвоем, — ответил граф, — наша обязанность занимать юных дам, которые сидят в гостиной и скучают.
— Вовсе нет, — сказала Эмма, подходя к карточному столу, — продолжайте играть, господа, а мы на вас посмотрим.
— Извольте, если это вам угодно, — сказал граф и начал тасовать карты.
Девушки сели у стола. Эмма смотрела на игру со свойственным ей равнодушием, зато Генриетта следила за каждой открывающейся картой с напряженным вниманием; глаза ее искрились, губы нервно дрожали. Счастье начало постепенно изменять Тараевичу, но он не унывал, увеличивал ставки и пил стакан за стаканом старое венгерское вино. Не прошло и часа, как он проиграл графу весь свой выигрыш и все наличные деньги. Волнение его усиливалось с каждой минутой, щеки его пылали. Наконец он, тяжело дыша, откинулся на спинку стула и засунул руки в карманы.
