Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
— Ну, так Ливия, у нее роскошные формы.
— Я не скульптор, — пожимая плечами, возразил Беляров.
— Кстати, господа, — сказал Сесавин, — нам надобно условиться, кто за кем будет ухаживать, чтобы не пришлось впоследствии вызывать друг друга на дуэль. Ядевский, признавайтесь, в которую из этих барышень вы намерены влюбиться?
Казимир улыбнулся.
— Я предоставляю вам право выбора, — отвечал он.
— Беляров избирает Ливию, — это уже решено.
— Нет, господа, мне больше нравится Генриетта.
— Как! Эта кроткая лилия?
— На мой взгляд, она очаровательна… Глубокий, задумчивый взгляд ее глаз изобличает мечтательную натуру. Мне кажется, что она будет несчастлива; именно это меня и заинтересовало.
— Хорошо, я уступаю тебе Генриетту, а сам буду ухаживать за Ливией, хотя, откровенно говоря, мне нравится другая девушка…
— Анюта?
— Нет… Молодая особа, живущая со своей теткой вдали от шумного света.
Казимир начал прислушиваться.
— Не знаком ли я с ней? — спросил Беляров.
— Нет… Это мадемуазель Малютина. Да вот беда, некому меня ей представить!
— Вы желаете с нею познакомиться? — спросил Ядевский.
— Разве вы ее знаете?
— Это подруга моего детства.
— Быть может, она уже помолвлена?
— Нет.
— Не ухаживаете ли вы сами за ней?
— О, нет! Иначе я не предложил бы вам своих услуг.
— Какое счастье! Благодарю вас, Ядевский!
— Не спешите благодарить… Эмма Малютина загадочное, скажу даже более, опасное существо.
— Эта опасность для меня чрезвычайно привлекательна.
На этом прервался разговор молодых людей.
— Анюта Огинская замечательно развилась и похорошела, — зевая и потягиваясь, заметил Беляров.
— Это правда, — подтвердил Сесавин, — но ее и сравнивать нельзя с Эммой Малютиной, точно так же, как женскую голову работы плохого маляра с тициановской богиней.
XI. Ангел или демон?
Поручение, возложенное на Эмму, не подвигалось ни на шаг!
Бездействие надоело ей, она скучала. Однажды вечером сидела она в гостиной у камина и мечтала, как вдруг кто-то позвонил у подъезда.
— Молодой человек просит позволения переговорить с вами, барышня, — доложила ей Елена.
— Кто он такой?
— Не знаю, но это один из наших, его прислал к вам апостол.
— Попроси его войти.
Мужчина высокого роста остановился на пороге и устремил на Эмму долгий, проницательный взгляд, в немом восторге любуясь ее красотою. Девушка указала ему кресло по другую сторону камина, но он не сел, а вежливо поклонившись, подал ей письмо.
«Посылаю к тебе Карова, — писал апостол, — он оказал нашему обществу значительные услуги и вполне оправдывает мое доверие. Ты можешь распоряжаться им по своему усмотрению».
Эмма быстрым взглядом измерила молодого человека с головы до ног. Он был замечательно хорош собой: стройный стан, горделивая осанка, правильные черты слегка загорелого лица, большие синие, глаза, в которых светилось что-то демоническое, не произвели на нашу героиню особого впечатления. Другая на ее месте, наверно, затрепетала бы, чувствуя на себе этот пронизывающий взгляд, а она только подумала: «Наконец-то я дождалась подходящего сообщника!».
— Вы живете в Киеве? — спросила она.
— Да, сударыня, и вполне отдаю себя в ваше распоряжение.
— Благодарю вас… Вы?..
— Я укротитель диких зверей, в зверинце у Грокова.
— Каких же зверей вы укрощаете?
— Я сумею справиться с самым лютым из них! — самоуверенно усмехнулся молодой человек. — Здесь у меня лев, две львицы, тигр, леопард, две пантеры и медведь.
— Можно ли мне будет посмотреть на этих зверей?
— Разумеется, когда вам угодно.
— Я желала бы побывать в зверинце, когда там не будет посторонней публики.
— В таком случае, лучше всего вечером, после представления.
— Я извещу вас заранее, когда соберусь приехать.
Каров молча поклонился и вышел.
Между тем Сесавин уже познакомился с Эммой и зашел к ней именно в тот вечер, когда она запланировала ехать в зверинец.
— Извините, я отлучусь на несколько минут, — сказала она своему гостю, — мне нужно написать записку к укротителю зверей, Карову… он ждет меня… мне хотелось взглянуть на его питомцев.
— Я вовсе не лишаю вас этого удовольствия и буду очень рад, если вы возьмете меня с собой, — сказал вежливый кавалер.
— С удовольствием, но прежде мы напьемся чаю.
Борис подал самовар. Елена стала разливать чай: в черном шелковом платье, бархатной кофточке и кружевном чепчике она выглядела очень приличной старушкой.
Рассказывая молодой хозяйке городские новости, Сесавин выразил сожаление, что она не посещает киевского общества.
— Ваш большой свет не интересует меня, — сказала она. — Я придерживаюсь о нем другого мнения, чем девушки моего возраста.
— Я уже слышал об этом от Ядевского, он называет вас философкой.
Эмма улыбнулась.
— Он ошибается, я, в простоте сердца, стараюсь исполнять заповеди Божии и избегать греха.
— Какие мрачные воззрения в ваши годы! Вы созданы для того, чтобы наслаждаться жизнью и делать счастливыми других!
— Мы по-разному смотрим на жизнь… Меня, например, ничто в ней не радует.
— Именно потому вы и должны почаще выезжать в свет и развлекаться.
— Я ничего против этого не имею, но мне не с кем выезжать; тетушка моя слаба здоровьем и ведет уединенный образ жизни.
— Позвольте мне намекнуть об этом мадемуазель Огинской, и она с радостью предложит вам свои услуги.
— Знакомство с ней я сочту за особенную честь.
— Мы постараемся, чтобы вы не соскучились у нас в Киеве. Вы познакомитесь с графом Солтыком. Это чрезвычайно интересный субъект, хотя и очень опасный… для женских сердец.
— Мне о нем уже говорили.
— Много дурного?
— И дурного, и хорошего.
— Я заранее уверен, что вы с ним поладите. Он также горд, как и вы, и с таким же презрением относится к жизни.
— Разве я горда?
— Еще бы!
— О, вы и не подозреваете, до какой степени я смиряюсь!
— Перед Богом?
— И перед людьми, если они этого заслуживают.
— Вы полагаете, что без жертв самоотречения и богоугодных дел нет счастья на земле?
— Мы должны всеми силами стараться заслужить отпущение наших грехов и жизнь вечную, за пределами гроба, а во всем остальном положиться на волю Божию.
— Да вы фаталистка, как я вижу!
— Нет, но я твердо убеждена, что над нами есть промысел Божий, который управляет всеми нашими мыслями и поступками.
