Эммануэль Арсан - Лаура
Затем Лаура, как я уже видел ночью, позволила своему новому возлюбленному насладиться ею в его обычной манере. Она подчинилась его движениям, его ритмам, его капризам. Она одна ощущала и понимала его требования, его вкусы.
Если бы я не сопротивлялся и поверил собственным глазам, я бы поклялся, что она была неподвижной, а этот ложный фаллос двигался самостоятельно.
Через мгновение он проник в нее параллельно с толчками его близнеца. Спустя еще немного времени другой фаллос проник в рот Лауры, в то время как первый распахивал ее влагалище. Затем они поменялись местами — поэтому казалось, что Лаура вертелась на невидимой оси, которая пересекла ее с одной стороны на другую, на уровне ее диафрагмы.
Так или иначе, можно было ясно видеть, как дерево погружалось и выходило из неутомимых органов со все большей уверенностью, что оно познало свою силу до конца, осознав, как можно из нее извлечь максимум наслаждений.
Но каким бы эгоистичным и даже жестоким в своей половой возбудимости не был этот самец, могу ли я быть ему судьей? Его крепость, устойчивость и прочность, его искусство двойного обладания, его сверхъестественный ритм, разнообразие комбинаций во время траханья, должно быть, дарили Лауре невообразимые ощущения. Ее благодарное лицо, радостные гармонические движения, которым она отдавалась со всепоглощающей страстью, свидетельствовали об успехе их соития.
Я не мог удержаться, чтобы не подумать, восхищаясь этим соитием, что после него обычному смертному понадобится нахальство бревна, чтобы предложить Лауре раздельные радости своего скромного одинокого маленького пениса.
Дерево часто доходило до оргазма, но никогда не истощалось. Через определенные промежутки времени, частоте и регулярности которых я завидовал, пенис, который сосала Лаура, извергал в ее рот сок из своих деревянных яичек. Я видел, как щеки его любовницы надувались от клейкой субстанции, которую ее глотка проглатывала длинными глотками.
В это время в ее промежность мощными толчками проникал другой фаллос. Смачивая Лауру так же эффективно и обильно, как и рот, судя по сладострастным спазмам, которые периодически охватывали ягодицы любовницы, он извлекал столько же семени из нее.
Иногда глаза молодой женщины закрывались — это особенно сильный оргазм поглощал ее. Тогда она не произносила ни слова, не испускала крика — та, которая обычно была такая голосистая. Она останавливалась на мгновение, ошеломленная и безвольная, а два деревянных фаллоса в это время отдыхали, глубоко погруженные в ее рот и в чрево. Они никогда не выходили из нее.
Когда Лаура приходила в себя, она радостно принималась ласкать своего любовника с новой, еще более горячей страстью. Она Неустанно выдумывала, как удовлетворить его, доставить еще большее наслаждение, более изощренно удовлетворить его неиссякаемые желания, — которые она не хотела опередить.
Николас и я, не говоря ни слова, не обмениваясь даже взглядами, наблюдали это зрелище. Мы чувствовали, что оно будет продолжаться еще очень долго.
Лаура забыла о нас. Мы оба понимали, что должны оставить ее наедине с ее новой любовью и не беспокоить ее.
Находясь в полусознательном состоянии, предшествующем глубокому сну, я подумал, что Лаура собирается куда-то далеко, оставляет тех, кто любил ее и кого она все еще любит, потому что она впервые встретила кого-то или что-то, которые не обманут ее.
После утомительного подъема сквозь непроходимые заросли мы неожиданно оказались на гребне высокой горы. Это было после солнечного, ясного полудня в последний день весны. Здесь заканчивался лес. Впереди огромная долина образовывала идущие вверх концентрические конуса, напоминая своеобразную раковину с непрерывным рядом террас. Каждый ее уровень был в форме полумесяца, больше, чем ступень, но значительно уже, чем участки возделанной земли, какие обычно бывают на склонах гор. Один нависает над следующим, более низко расположенным уровнем, часто различной высоты, но всегда крутой и отвесный.
Эти конструкции включали в себя водные каналы, берега которых были выложены из камней и земли. Их поверхности — пустынные и покинутые. Только нежная трава тусклого, голубоватого оттенка с бронзовыми прожилками слегка колыхалась под порывами теплого ветерка.
На дне самой низко расположенной ложбины имелся маленький холмик — черно-зеленая полусфера с полосками из серебра, формой напоминающая купол. Тиео указала пальцем на этот холмик. Он напоминал мне изображение указующего перста Создателя в небе, нарисованное рукой человека.
— Накаратинг на тайон са поок сисикатан нг Вагонг Арав.
Я провозгласил то, что другие уже хорошо знали.
— Мы пришли. Здесь будет рождаться Новое Солнце.
Именно тогда мне показалось, что я слышу тихие вибрирующие звуки, постепенно нарастающие, вытесняющие все остальные шумы. Сосредоточившись, я смог различить гулкие удары гонгов, наносимые колотушками сперва нерешительно, но чей ритм был, тем не менее, отчетливый и уверенный. Они соединились с теми звуками, которые я вначале не смог определить: глухие удары барабанов, гул деревянных цилиндров, заполненных шариками, перестук камешков, собранных в какой-то необыкновенный инструмент, неожиданные перезвоны ксилофона, на котором наигрывали деревянными молоточками, дзинькающие звуки маленьких колокольчиков, сделанных из раковин, глухие перестуки высушенных кокосовых орехов, звуки, производимые ударами по плоским и выгнутым поверхностям каких-то диковинных инструментов, пронзительное пение флейт, звуки, издаваемые на трубочках из тростника, резкие свистки, приглушенные перестуки морских раковин и горнов самых разнообразных видов. Основной ритм всем этим звукам задавался звонким перестуком бамбуковых палок и глухим топаньем, напоминавшим мне табун буйволов или легендарный строевой шаг армии Зулу.
Трудно объяснить почему, но этот беспорядочный шум и гам не вызывал в душе атмосферу праздника. Мое сердце не затрепетало от этой эйфории, которую я так жаждал, тем всепокоряющим чувством счастья, которого я ожидал и которое неоднократно уже испытывал в молчаливых и одиноких своих мечтаниях и снах. Напротив, все это наполняло меня мрачными предчувствиями и необъяснимой грустью и печалью. Хотя в звуках и не было ничего зловещего. И все же они странным образом воздействовали на меня, заставляя отделять их друг от друга. Постепенно они становились нереальными, ускользали от меня и исчезали…
Мое ощущение было невероятно болезненным, почти непереносимым до такой степени, что я готов был заплакать. Несмотря на мимолетность этой музыки, я знал, что она не исчезнет, что я буду слышать ее всегда, что ее зон не может исчерпаться и что она никогда не замолкнет во мне.
