Татьяна Розина - Кама с утрА. Картинки к Фрейду
— Не Дитер, мерзавка. А папа… сколько можно повторять? За это ты ответишь по полной, — сказал он совершенно спокойно и глядя мне прямо в лицо.
Пренебрежительно цикнув, я дёрнулась, пытаясь снова подняться на ноги, но Дитер одной рукой крепко держал меня за плечо, придавливая к полу. Вторая его рука лежала на животе, скрытая халатом.
— Ах, ты ещё будешь огрызаться, — недовольно проронил он и рванул за ворот тонкой шёлковой ночнушки, ткань которой с треском разорвалась до самого подола. Рубашка, превратившись в два куска ткани, легко слетела с меня и упала на ковёр. Однако я ловко вывернулась, оказавшись к мужу спиной… и почувствовала резкую боль. Он хлестнул меня кожаной плёткой.
Всё ещё не веря в происходящее, я обернулась, пытаясь что-то сказать, но Дитер хлестнул снова. Конец плети полоснул лицо, рассекая бровь. По коже потекла горячая капля. Я с ужасом смотрела на мужа. Он продолжал сидеть, улыбаясь.
— Что? Не нравится? Так будет всегда, когда ты не будешь слушаться… проси прощения, дрянь!
— Дитер, я же…
Он не дал договорить. Плеть взметнулась в мгновение и теперь уже дважды стегнула меня по телу. Автоматически, желая прикрыться, я сжалась и отвернулась, подставляя спину… Плеть прошлась по спине… я рухнула на пол.
— Встань на колени, — спокойно сказал Дитер. — Делай же то, что тебе говорят… — чуть повысив тон, сказал он, видя, что я не шевелюсь. Не придуряйся, я вижу, ты слышишь меня прекрасно, ну же…
Я приподнялась и подползла к Дитеру.
— А теперь… что хорошая девочка должна сказать теперь? А?
Я стояла на коленях между его, широко расставленных ног.
— Смотри мне в глаза…
Я подняла голову и посмотрела.
— Вот, хорошо, теперь говори… ну же, не зли меня, проси прощения.
— Папуля, прости, я больше не буду, — выдавила я.
— Хорошо, умница… Ещё проси… говори…
Я вдруг заметила, что одна рука, которая всё время была под халатом, двигается. В комнате было темно, а я была так испугана происходящим, что не заметила этого раньше. Он двигал рукой всё сильнее. А говорил всё бессвязнее:
— Давай… говори… ну… — обрывочные слова перемежались со стоном.
— Прости, не буду больше, — тихо говорила я, но, по-моему, он уже не слышал.
Рука стала дёргаться с остервенением, он захрипел. Пояс, сдерживающий фалды халата, развязался… перед самым моим носом была та самая рука, в которой был зажат член… вверх, вниз… вниз, вверх… я замерла, не зная, что делать. И в этот момент прямо мне в лицо брызнула сперма.
Дитер еще какое-то время продолжал сидеть, словно в беспамятстве. Я тоже замерла, даже боясь стереть с себя липкость вязкую массу… Наконец, он встал, запахнул халат и, ни слова не говоря, вышел из моей спальни.
7.Всю ночь я не могла заснуть. Тело ныло, лопнувшая от удара кожа, саднила. Но больше этого, меня беспокоили мысли. Я не могла понять, что случилось, почему Дитер так себя повёл. Ведь он действительно меня любит…
Утром, за завтраком Дитер был беспредельно внимателен, опять сюсюкал, опуская глаза. Когда мы переместились на диваны, чтобы выпить по чашечке кофе, он, тупя взор, взял меня за руку.
— Деоточка, прости меня… — забормотал Дите. — Я был вчера не в себе. Ты должна меня понять. Мне трудно… Я переутомляюсь…
Он говорил и говорил, пытаясь что-то объяснить. Всё это было не объяснением, а отговорками. Но почему-то я ему поверила.
— Ну, скажи, ты не сердишься больше?
Я молчала.
— Яночка, детка, хочешь, мы сегодня же поедем в Париж… ты давно просила посмотреть представление в Мулен Руж… Хочешь?
— Правда, поедем? — обрадовалась я.
Он понял, что я простила.
Но через пару месяцев Дитер повторил свою экзекуцию. Он ворвался в мою спальню, сверкая воспалёнными глазами и я сразу догадалась, что предстоит повтор Варфоломеевской ночи. Я зажалась в углу огромной кровати, сцепив руки замком на животе. Зубы выстукивали узорчатую восточную вязь, предчувствуя неладное. Но Дитеру явно нравилось моё униженное и испуганное состояние. Добрый и сюсюкающий в дневное время папочка, ночью превращался в садиста-одиночку.
Много позже я поняла причины его поведения. Дитер, хоть и получил от отца наследство, занять достойное место в жизни не смог. Страстно любившая его мать, растила из него избалованного неженку. А жестокий и сильный отец, наоборот, пытался перебороть материно воспитание и сделать из Дитера личность, для чего нередко бил его и наказывал, считая, что такое воспитание делает из мальчика мужчину. Дитер вырос уродом. Самым настоящим моральным уродом. Он вечно всего боялся. Был улыбчивым и тихим. Не мог сказать слова на людях, ночами отыгрываясь на мне.
— Иди-ка сюда, — грозно говорил Дитер, сидя в глубоком кресле девятнадцатого века, обитом новым шёлком в розовый цветочек, и поигрывая плёточкой, — ну… сказал, иди…
Я знала, что сейчас меня будут бить, но шла. Любое неповиновение могло окончиться куда хуже, чем планировалось. Хотя кто знает, планировал ли что-то Дитер или его сцены разыгрывались совершенно спонтанно. Я подходила к нему, и он начинал отчитывать меня за какие-то придуманные провинности. Сначала я не понимала, что происходит и отказывалась от приписываемых мне проступков.
— Нет, Дитер… нет, я не говорила соседке, что её сын кричал вчера в парке… нет… поверь мне, не говорила я…
Но Дитеру только и нужно было, увидеть меня растерянной и испуганной. Он больно хватал меня за руку и тянул на пол.
— А теперь… теперь встань на колени, — приказывал он, когда я рушилась на ковёр у его ног.
Он требовал извинений, а в то время, когда я ныла и просила меня простить, он разъярённо драл свой член. Со временем он не прятал руку под халатом, делая это у меня на глазах.
Но обычно этим не заканчивалось. Он продолжал выговаривать свои претензии, довольный моим униженным видом.
— Сама снимешь рубашку или…
Я безропотно стаскивала рубашку.
— А теперь ложись, я буду тебя пороть.
Я укладывалась ему на колени, подставив тощую задницу, и он шлёпал её ладошкой, приговаривая:
— Папочку надо слушаться, надо слушаться…
Он хлестал с силой, пока его рука не уставал. Иногда я не выдерживала и срывалась, пытаясь убежать. Тогда начиналась самая любимая игра Дитера. Он стегал своей длинной плёткой, пытаясь дотянуться до меня.
— Иди ко мне, дрянь, иди… а то будет хуже, — причитал он, оставаясь сидеть.
Когда я подползала к нему и умоляла простить, Дитер, довольный «уроком», говорил:
— Вот видишь, деточка… надо было сразу понять, что так вести себя нельзя… я сделаю из тебя человека.
