Игорь Куберский - Массажист
– Убери пушку, – сказал я, едва удостоив взглядом этот заслуживающий уважения предмет. – Все честно, деньги у мужика. Он нас ждет на берегу. Ты можешь отойти в сторонку. Можешь держать нас на мушке. Он мне передаст – я посчитаю и передам тебе. Не в метро же нам это делать…
– Можно было в машине, – сказал Володька.
– Там пост ГАИ рядом, – сказал я.
– Как-то у тебя некругло, – сказал он, однако снова прибавил шаг.
В свете прожекторов сверкал снег, все было полно искристым сияньем, даже опушенная белым кирпичная стена крепости; только в одном месте, видимо, протаяв от проходящей внутри трубы с горячей водой, она сочилась кроваво-красными подтеками. Мы завернули за угол, к Неве и прошли еще метров пятьдесят вдоль стены, уже гранитной. Тут было и вовсе тихо, пусто, темно – лишь ночная подсветка Дворцовой набережной на той стороне реки, да гирлянды фонарей слева на Троицком, тогда еще Кировском, мосту, по которому медленно ползли огоньки автомашин. В сумраке белого поля замерзшей Невы недалеко от берега чернел квадрат полыньи – узаконенная купальня питерских моржей, живущих неподалеку.
– Ну и где твой мужик? – спросил Володька, оглядываясь.
– Сейчас подтянется, – сказал я, раскрывая сумку и доставая оттуда махровое полотенце. – Мы тут с ним купаемся по вечерам. Одному не рекомендуется – вдруг сердце прихватит. А вдвоем…
– Ну, ты даешь! – сказал Володька, глядя, как я стремительно разоблачаюсь.
На моей сумке выросла гора верхней одежды.
– Покарауль тут, пока я… – Голый, в одних плавках, с махровым полотенцем на плече, я не вызывал у него никаких подозрений – разве что одно снисходительное изумление.
– Ну, ты даешь! – твердил он, невольно последовав за мной, впрочем, оставаясь за мой спиной. – И давно ты на это подсел?
– Лет пять, как в Питер приехал. В здоровом теле – здоровый дух.
– Ну, ты даешь! И не холодно?
– Не-а. Ты говоришь, что тебе тепло – и тебе тепло.
– И твой кореш такой же?
– Угу.
– Чистая шиза! – сказал Володька, шмыгая носом сзади. – Я такое только по телеку видел. Семья какая-то. У них трехлетний пацан голым по снегу бегает.
– Это семья Никитиных, – сказал я. – А был еще Порфирий Иванов. Холодом здоровье делал. Девяносто лет прожил.
Я дошел до слегка парящей полыньи, спустился в воду по железной лесенке с вмороженными в лед поручнями и поплыл. Полынья была небольшой – шесть на четыре метра, с кухню в моей квартире. Судя по всему, ее сегодня уже посещали – черная вода была чистой, без намерзших ледяных корок, о которые можно было легко порезаться, тонкая же пленка, которой она подергивалась, не причиняла никакого вреда.
Володька – руки в карманах – встал у края полыньи, таращаясь на мое омовение.
– Ну, ты даешь, Андрюха. Спиртик-то у тебя хоть есть для сугреву?
– Моржи не пьют, – сказал я. – Но для тебя мензурка найдется. В моей куртке.
Сделав еще заплыв туда-обратно – все купание длится минуты три – я вернулся к лесенке, взялся за нижнюю перекладину и, охнув, с брызгами плюхнулся спиной в воду.
– Чо ты? – всполошился Володька.
– Нога, – простонал я, – ногу свело. Помоги.
Снова взявшись за перекладину, я протянул Володьке свободную руку. Держась за поручень, он тут же выбросил мне навстречу свою. На этом его встречном движении я ухватил его за руку и изо всех сил дернул на себя. С матерным воплем он перелетел через меня в полынью и с головой ушел под воду. Не давая ему опомниться, не отпуская перекладину левой рукой, я тут же нащупал под собой его голову – шапка плавала отдельно – подтянул за волосы к себе, сел ему сверху на плечи, и сдавил бедрами шею в удушающем приеме. То, что на шее у него был толстый шарф, опять же мой, продлило ему жизнь на минуту-другую. Он так и не вытащил пистолет, впрочем, в воде бесполезный, – лишь пытался руками разжать мои ноги, успел даже укусить меня – шрам, его метка, еще виден на внутренней стороне левого бедра. Вскоре он перестал дергаться, расслабился, совсем как тетя Люба, и я ногами отпихнул его подальше от себя. Тело не всплыло в полынье – видимо, его сразу затянуло течением под лед и понесло к Финскому заливу. Володька так никогда и не был найден, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
Я вылез из полыньи – меня била дрожь, но не от холода, хотя я пробыл в воде почти втрое больше положенного, – от адреналина. Я, конечно, смертельно рисковал, полынья все-таки была видна с берега, и, случись неподалеку прохожий, он мог бы вызвать ментов и свидетельствовать против меня. Но никого не было. Видимо, единственный свидетель происходящего – ангел-хранитель на шпиле – решил это дело в мою пользу. Шапка еще плавала на поверхности, но у меня не было сил ее вытаскивать.
Поздно вечером, когда я уже лежал в постели, позвонила Анфиса с намерением приехать, пока метро еще работает, и провести со мной ночь. Я сказал ей, что уже сплю.
– Спишь? – усомнилась она. – Небось, с какой-нибудь блядью?
– В общем – да, – сказал я.
– Сволочь! – сказала она и бросила трубку.
«Вот и все», – подумал я, чувствуя в сердце отрадную пустоту, будто передо мной простиралась снежная целина, по которой можно идти было в любую сторону. Утром я собрал и выбросил на помойку всю свою литературу, которой жил и дышал в последние годы, идеям которой старался следовать. Да и целительскую практику свою вскоре прекратил, оставив только оздоровительный массаж, который давал мне средства к существованию. Я понял, что все мои попытки стать сверхчеловеком происходили из довольно жалкого желания уйти от кары, замести следы, обмануть карму, которая витала надо мной. Теперь все вернулось на свои места, все стало слишком очевидным, чтобы и дальше играть в прятки.
11
Еще часа четыре я вел яхту, а потом заглушил двигатель и спустился к шефу. Каждый раз мне казалось, что вот-вот наступит улучшение, я приду и увижу, что опухоль спала, что шеф дышит ровно, что в глазах у него больше нет страдания. Но было все наоборот – теперь каждое движение вызывало у него боль, даже дышать ему было больно. Я плохо представлял себе, как это у нас получится, когда мы высадимся на берег. Я рассчитывал на ночь, на то, что нас никто не застукает – и я сам определю его в больницу. Но для этого надо было высаживаться в цивилизованном месте с хорошей инфраструктурой – где-нибудь в Сан-Антиоко или в Кальяри. Возможно ли в не попасть там на глаза полиции, пограничникам? У нас было много денег, но на Западе они далеко не всегда давали зеленый свет. Лицо шефа опухло и стало синеватым – прогрессирующая асфиксия… Если в правом легком у него начался отек, то счет пошел на часы. Кажется, нам ничего не оставалось, кроме как добровольно сдаться. И шеф это знал, и он этого не хотел.
