Марк Довлатов - Тысяча и одна ночь Майкла Дуридомова
– Нравится ему?
– Не скажу.
– Чего это.
– Ты же не говоришь.
– Ну я стесняюсь. Иногда.
– Ты так и не привыкла? А сейчас?
– Не привыкла. И сейчас. Свет. Я голая. И я уже знаю, что ты хочешь.
– Если знаешь – становись. Моя лошадка.
– Ну выключи свет, Мишка. Ну пожалуйста.
– Ладно, моя хорошая.
Михаил выключил верхний свет, оставив телевизор, девушка стала на колени перед диваном, опустила руки на пол и положила голову на подушку на краю.
– Чуть пошире ноги, конячка.
Он провел пальцем по выступающим позвонкам, погладил шею, погрузил ладонь в темно-рыжую гриву, а левой рукой нашел пушистый холмик – гнездо желания.
– Ну как ты, Бельчонок? Ты готова?
– Да готова. Но все равно немножко страшно.
– Чего?
– Ну я знаю, что ты сейчас будешь делать. Мне это всегда немножко страшно. Сначала. Возьми крем, как твоя Марта Кетро пишет. И потихоньку.
– А вот и не знаешь. Смотри, что я тебе приготовил, – он дотянулся до стола, выдвинул ящик и достал лошадиный хвост, – будешь настоящая лошадка.
– Ну Мииишка! Ну что ты такое придумал! Ну это вообще уже!
– Соглашайся.
– И как его прикрепить.
– Засунуть надо.
– Ну стыдно так! И куда?
– Хочешь – вверх, хочешь – вниз.
– Ну какой ты подлец! Ну что ты делаешь с бедной девочкой.
– Только то, что она сама хочет. А ну спроси ее – как она хочет.
– Она тебе щас открутит что-нибудь – вот что она хочет.
– Ладно. Но скажи ей, что это потом. Так куда?
– Ну тебе надо, чтобы я еще и сказала! Засовывай уже. Вверх. Ты же так хочешь, я тебя знаю.
– Вот и умничка. Хорошая конячка. Расслабься. Не больно?
– Да нет почти. Стыдно до смерти.
– Зато красиво как. Нет?
– Дико как-то. Я – с хвостом. Давай уже его, коника своего.
В телевизоре раздалось улюлюканье – индейцы штурмовали форт.
– Индейцы! – он звонко шлепнул девушку ладонью по попке, она дернулась вперед, но диван ее не пустил. Михаил забрал ее гриву в правый кулак, а левой рукой стал крутить хвост, ритмично двигая бедрами.
– А я? Ты про меня забыл, ковбой ты гадский!
Михаил отпустил хвост и опустил руку вниз, Белка выгнула круп и стала двигать им навстречу его бедрам, охая в момент самого сильного столкновения; хвост матлялся туда-сюда сам по себе. Солдаты открыли ворота форта и выстрелили из пушки, раздался дикий визг и стоны раненных индейцев, но они не помешали Михаилу услышать приближение победы: девушка дышала бурно и прерывисто, потом на мгновенье замерла и рванулась вперед, подняла руки на диван и закопала лицо в подушку, чтобы заглушить крик. Солдаты выбежали из ворот форта и дали залп из ружей, Михаил перестал сдерживаться и выстрелил в Белку, навалился на нее всем телом и схватил зубами за плечо, она слабо вскрикнула и стала брыкаться, он отпустил ее, отвалился влево и перевел дух, вытер пот со лба и подполз к столику, чтобы остановить запись. «Сохранить файл?» – две надписи мигали на телефонах. Да, бл…, сама могла бы догадаться, железяка ты дурная. Сохранить.
Белка встала и обернулась, рассматривая хвост, повиляла бедрами, оттопырила попку и подняла глаза на Михаила; он, совсем не думая, кликнул на камеру и щелкнул ее смартфоном.
– Нууу! Стирай сейчас же! Щас убью уже тебя!
– Ну, Бельчонок, ну давай оставлю. Ты такая с ним красивая. Ну пожалуйста!
– Да знаю я тебя – побежишь завтра Тимке показывать!
– Да никада! Клянусь тебе!
– Правда?
– Ну когда я тебя обманывал?
– Никогда. Почему-то я тебе верю, Мишка.
– Почему?
– Может, я тебя люблю, Дуридом ты стоеросовый.
Михаил поднялся на ноги, подошел к девушке и обнял ее, подергал легонько хвост, прикусил ее нижнюю губу, поцеловал в шею.
– Я не очень тебя умучил?
– Очень! Но, наверно, я так и хотела. Пусти, схожу в ванную. Вытекаешь из меня.
– Ладно. Пойду покурю. Потом расскажу тебе что-то.
Хороша была Белка с хвостом. Хорошо, что осталось фото. А если видео записать и совместить с эреком? Или чтобы сразу записывалось и то, и другое, в один файл. Горалики со Смитами это в свой Эморек не вставили. Это нужна новая программа. И что тут особо сложного. Добавить эрековский сигнал к видео, закодировать… Так тебя ж убьют. Киты порноиндустрии. Не, это выпускать нельзя. Это можно только для себя. Да еще и Белку надо уговорить. Еще есть над чем работать. Господи, какая вкусная сигарета. Или это жизнь такая вкусная пошла. Ты только об этом подумал, а он уже готов, как и не ел только что. И на что это он. Откуда берется это неуемное желание. Это же не просто трах. Как это Белка говорила. Твое желание проникает в меня и становится моим. Это же гораздо больше, чем слушать только себя – слышать другого, пить его желание, превращать его в свое и наоборот, это же бесконечная дорога. К источнику удовольствия. Это праздник, который никогда не закончится.
Михаил зашел в ванную и вернулся в комнату – Белка сидела на диване в халате, согнув ноги в коленях; он уселся в кресло.
– Послушай, что расскажу, Бельчонок.
– Я уже боюсь, что ты там еще можешь придумать, Мишка.
– Не бойся. Все будет хорошо.
– Ты мне копыта не будешь клеить?
– Нет. Дело не в рогах и копытах.
– А в чем.
– Дело в том, что в нас. Внутри.
– И что там. В вас.
– Чувства. Ощущения. Желания.
– Ну да. Это я и сама знаю.
– Да. Но ты вот знаешь, какие они во мне?
– Да уж догадываюсь. Ты их регулярно в меня запихиваешь. В разные места.
– А разве ты не любишь сделать мне приятно? Ты не получаешь от этого удовольствие?
– Я люблю, Мишка. Люблю ухватить тебя за него, смотреть тебе в глаза и видеть, как ты меня хочешь. До дрожи. Я люблю чувствовать, как ты дрожишь от желания. Люблю чувствовать рукой, как он рвется вперед, в меня.
– Это тебя заводит?
– Очень. Иногда я сначала сама и не хочу. Или не очень хочу. А твое желание – как искра. Падает на мой порох. Знаешь, что тогда бывает.
– Вот ты умничка у меня какая. Как ты все правильно рассказала. А ты не хочешь рассказать мне про какое-нибудь свое желание? Поработать искрой?
– Ну нет, Мишка.
– Почему?
– Ну одно дело – чувствовать, а другое – рассказывать. Мы чувствуем молча. Рассказывать стыдно.
– Почему это?
– Ну вот ты такой умный, а не понимаешь простую вещь.
– Какую.
– Ну не может девушка сама об этом говорить. Так уж она устроена. Я и так тебе много говорю. А ты хочешь, чтобы я тебе рассказывала о том, о чем, может, и сама думать боюсь.
– А если не думать и не говорить?
