До мозга костей (ЛП) - Уивер Бринн

— Я не видела Хейса, — говорю я, когда Джек протягивает руку вперед, чтобы взять мою и провести в дом. От его прикосновения кровь в моих венах всколыхнулась, но я подавила её коварной улыбкой. — Но это не значит, что он не придет подглядывать в твои окна.

Черная дверь закрывается за мной и запирается.

— Если придет, я, блять, сдеру кожу с его лица и скормлю её ему, — говорит Джек.

— А они утверждают, что романтика мертва.

Джек смотрит на меня с ухмылкой, поворачивая второй замок.

— Даже не притворяйся, что это не делает твои трусики мокрыми, lille mejer.

— Для этого мне понадобились бы трусики, но один профессор, увлекающийся холодильными камерами и отлизыванием кисок в кабинетах, украл мои, — третий и последний замок задвигается под смех Джека, прежде чем он подходит ко мне сзади, чтобы помочь мне снять пальто. — Три замка? Не слишком ли, доктор Соренсен? Может быть, Вам стоит завести сторожевую собаку, чтобы держать Хейса подальше. Он и Корнетто не подружились, — говорю я, кивая в сторону двери. Дыхание его смеха согревает мою шею, когда Джек распутывает мой шарф, позволяя своим пальцам провести по моей коже, когда он снимает его.

— Если бы я и завел собаку, это бы только дало тебе повод придумать ей какую-то нелепую кличку.

— Я бы так и сделала. Так и вижу тебя с акитой по кличке Мороженка.

Тихое ворчание Джека обрывается, когда пальто соскальзывает с плеч, обнажая рубашку, которую он одолжил мне в тот день, когда зашил мою руку. Она была свежевыстиранной, но, возможно, я брызнула на воротник немного дополнительных духов Angélique Noire, когда надевала её. Рукава закатаны до локтя, верхние пуговицы расстегнуты, чтобы был виден мой черный кружевной бюстгальтер, а под ним — простые леггинсы.

— Что случилось? — спрашиваю я с притворной невинностью, медленно поворачиваясь лицом к Джеку, и его глаза темнеют, в то время как они пробегают по моему телу. Он вешает пальто рядом с дверью и облизывает губы, переводя взгляд на меня. — Ты сказал, что я не могу порвать её в клочья. У меня не было никого, кого можно было бы похоронить в ней, по крайней мере, пока. И поскольку у тебя мои трусики, я думаю, это справедливый обмен.

Он слегка раздувает ноздри, глубоко вдыхая. Я делаю шаг ближе, и он сглатывает. Еще один, и он отступает назад, на расстояние вытянутой руки.

— Вы убегаете от меня, доктор Соренсен?

С его губ срывается прерывистый стон.

— Нам нужно обсудить кое-что важное. Но если прикоснусь к тебе сейчас, не смогу заставить себя остановиться, — признается он, когда я пытаюсь приблизиться, и он делает еще один шаг назад. — Я не смогу сдержаться.

— Хорошо, что я не надела фиолетовую рубашку с бантиком на шее, — говорю я с ухмылкой. — Ты мог бы сделать со мной всевозможные ужасные вещи с её помощью.

— Кири…

— Я тут подумала, доктор Соренсен, а что бы Вы сделали с этой лентой? Может быть, связали бы мне руки и трахнули мой рот? Или что-то… более темное… возможно.

Джек резко поднимает руку и хватает меня за горло, его ладонь плотно прилегает к моей челюсти. Он притягивает меня ближе и смотрит мне в лицо.

— Вам обязательно всегда дерзить мне, доктор Рос?

Моя улыбка такая же яркая, как солнце в безоблачном небе.

— Да, — шепчу я под усиливающимся давлением руки Джека. — Всегда.

Его серебряные глаза — отполированная сталь клинка. Желание. Ярость. Я бы вечно балансировала на этом острие ножа, если бы могла.

Джек не ослабляет хватку, притягивая нас ближе друг к другу, прижимая меня к себе, пока моя грудь не оказывается вровень с его грудью. Его губы касаются моей щеки рядом с переносицей.

— Пощади меня, хотя бы ненадолго. Это важно, — говорит он и прижимается, целуя мою кожу, я закрываю глаза, когда его дыхание шевелит ресницы. — Пожалуйста, Кири.

Я киваю, и пальцы Джека один за другим отцепляются от моей шеи. Его другая рука находит мою и прижимается к моим швам, согревая рану, но при этом, не причиняя боли.

— Проходи, — говорит Джек, протягивая мою руку вперед и отпуская ее, чтобы я могла идти впереди него, его ладонь находит мою поясницу. — Чувствуй себя как дома.

Я, наверное, слышала эти слова сотни раз. Но это первый случай, когда я действительно почувствовала, что мое присутствие оживило бездействующее пространство.

Мы поднимаемся на три ступеньки от входа, проходим мимо лестницы на второй этаж, дом переходит в гостиную справа, в которую проникают лучи заходящего солнца через мансардные окна. К ней примыкает столовая в задней части дома, полированная черная поверхность длинного стола украшена простым букетом в керамической вазе. Я узнаю голубые цветы — те самые, которые Джек оставил в моем кабинете. Слева находится кухня с гладкими белыми шкафами и безупречными кварцевыми столешницами. Между кухней и столовой открытая дверь, которая, кажется, ведет на террасу, но вход слишком узкий, чтобы увидеть, что там находится. И по всему дому Джека витает аромат чего-то нового. Не краски, а пластика, возможно. Возможно, дело в мебели, большая часть которой выглядит неиспользованной. С его нетронутыми, безликими деталями в черно-серых тонах, дом мог бы принадлежать кому угодно или вообще никому. Здесь нет семейных фотографий. Нет никаких значимых произведений искусства. Музыка, звучащая из колонок, расставленных по всему дому, — единственное, что дает мне хоть какое-то представление о Джеке, хотя это и не похоже на его стиль. Я знаю, что это не может быть правдой, но это пространство как будто застыло в ожидании жизни. Меня.

— Ты пила Шираз в клубе той ночью, — говорит Джек, вырывая меня из моей мысленной оценки дома, его взгляд тяжелым грузом ложится на мои плечи. Когда я поворачиваюсь к нему лицом, он жестом приглашает сесть на диван в гостиной. — Хочешь снова то же самое?

— Конечно, было бы замечательно, спасибо.

Джек кивает, и я сажусь на диван серо-стального цвета, наблюдая за тем, как он уходит на кухню. Он открывает свежую бутылку и наливает бокал красного вина в черный металлический стакан без ножки, затем добавляет в свой стакан лед и виски, после чего приносит их оба вместе с пачкой бумаг, зажатых под мышкой. На журнальном столике передо мной разложены закуски — оливки Кастельветрано, хумус, сыры и чатни³⁰, нарезанные овощи, сухофрукты и мясное ассорти. Когда Джек садится рядом со мной, я не могу сдержать вопросительный взгляд широко раскрытых глаз, который бросаю между ним и маленьким пиршеством на столе.

— Ты не ужинала, — просто говорит он, передавая мне вино, а затем маленькую тарелку с соседней доски. Его взгляд переходит на мои швы, затем на грудь в районе шрамов, затем на меня в целом. По его лицу пробегает едва заметный хмурый взгляд.

Мое сердце скребется о кости.

— Спасибо, — говорю я, желая одержать маленькую победу в своей постоянной битве со временем.

Я сижу неподвижно с тарелкой в руках, просто чтобы насладиться выражением лица Джека. Оно озабоченное. Может быть, немного растеряное. Его вспыльчивый характер требует, чтобы всё в жизни подчинялось ему, и мне нравится отказывать ему в этом. Но есть что-то простодушное в его явном беспокойстве о моих пищевых потребностях, и я смягчаюсь, кладу тарелку на колени, чтобы протянуть руку и взять оливки и сыр с доски. Честно говоря, я не очень слежу за тем, что беру. Я наблюдаю за лицом Джека, за тем, как он следит за движением моей раненой руки, за тем, как он, кажется, анализирует то, что я решаю взять, а чего избегаю. На самом деле я даже не знаю и половины того, что беру, я просто продолжаю, пока не наберу достаточно еды, чтобы он выглядел довольным. Только после этого он наполняет свою тарелку, и ждет, пока я сделаю несколько глотков вина и съем немного еды, прежде чем положить бумаги себе на колени.

— Я сегодня кое-что нашел, — начинает Джек, передавая мне лист бумаги. В верхней части листа — зернистая фотография Хейса, хотя на снимке он выглядит немного моложе, чем сейчас. Больше волос. Меньше морщин. Второй подбородок поменьше. Более яркая искра в его глазах, что очевидно, несмотря на плохое разрешение. Под фотографией указаны его данные. Его полное имя. Дата рождения. Рост. Образование.