Октав Мирбо - Дневник горничной
В первый момент Жозеф сделал какое-то движение от неожиданности — от неожиданности ли? Мне показалось, что при имени маленькой Клары какая-то дрожь пробежала по нему. Но он быстро оправился.
— Да, — сказал он твердым голосом. — Я знаю. Мне сегодня утром в деревне рассказали.
Он совершенно равнодушен и спокоен. Большой черной тряпкой он аккуратно чистит свою сбрую. Я любуюсь могучими мускулами на его руках, белизной его кожи. Из-за опущенных ресниц не видно его глаз, которые прикованы к работе. Но я вижу его рот, весь его огромный рот, огромную пасть хищного, чувственного животного. И у меня слегка сердце сжимается. Я продолжаю его спрашивать:
— А известно кто это сделал?
Жозеф пожимает плечами. Не то шутя, не то серьезно, он отвечает:
— Бродяги какие-нибудь, негодяи.
После короткого молчания он продолжает:
— Вот увидите, что их не поймают. В магистрате ведь все продажные люди сидят.
Он вешает вычищенную сбрую на место и, указывая на портрет Дрюмона, прибавляет:
— Вот если бы он тут был! А!
Когда я ушла от него, я почувствовала, не знаю почему, какое-то особенное беспокойство.
Эта история даст материал для разговоров; можно будет, наконец, немного развлечься.
Иногда, когда хозяйки нет дома и становится очень скучно, я выхожу на дорогу к калитке, где меня встречает Роза. Она вечно следит и видит все, что у нас происходит, кто приходит и уходит от нас. Она все больше жиреет, толстеет и краснеет. Губы у нее висят, а корсаж не может сдержать бушующих волн ее груди. Непристойные мысли все более овладевают ею. Она только это и видит, только об этом и думает, только этим и живет. При каждой нашей встрече она первый свой взгляд бросает на мой живот, первое ее слово всегда одно:
— Помните же, что я вам советовала. Как только что-нибудь заметите, сейчас же идите к госпоже Гуэн, сейчас же.
Она помешалась на этом, это стало у нее настоящей манией. С некоторым раздражением в голосе я отвечаю ей:
Откуда мне это заметить? Ведь я здесь никого не знаю.
Ах! — восклицает она. — Долго ли до беды. Забылась на минуту. Очень просто и готово. Много я таких, как вы, видела, были уверены, что у них ничего нет, а затем оказывалось. Но с госпожой Гуэн можно быть спокойной. Это настоящее благословение для нашего края — такая умная женщина.
Она воодушевляется, и ее отвратительная, толстая кожа двигается оъ волнующих ее страстей.
— Раньше, моя дорогая, здесь только детей и встречаешь бывало. Город был переполнен детьми. Одна мерзость! Они кишели на улицах, как куры на птичном дворе, сколько от них было визгу, шуму! Все было усеяно ими! А теперь, не знаю, обратили ли вы внимание, теперь их не видно стало, их почти больше нет.
С какой-то слюнявой улыбкой на губах она продолжает:
— И это не потому, что девицы меньше шалить стали. Нет, Боже мой. Напротив. Вы никогда по вечерам не выходите, но попробуйте прогуляться в девять часов, под каштанами, вы увидите. Везде на скамейках парочки, обнимаются, целуются. Это очень мило. Мне, знаете ли, любовь очень нравится. Я понимаю, что без любви жить нельзя. Да противно иметь дело с этой детворой. Но их не бывает теперь, их не бывает больше. И все благодаря госпоже Гуэн. Всего каких-нибудь несколько неприятных минут, ведь не целое же море, наконец, придется выпить. На вашем месте я и задумываться не стала бы. Такая красивая девушка, как вы, такая изящная и, наверно, очень красиво сложенная и ребенок, это было бы убийственно.
— Успокойтесь, у меня нет никакого желания иметь ребенка.
Да. Да, никто этого не хочет. Только… А скажите, Ваш хозяин никогда вам не делал предложение?
Нет.
Удивительно. Ведь он известный. А в саду, утром, когда он около вас так близко стоял?
Уверяю вас…
Роза недоверчиво качает головой.
— Вы ничего не хотите говорить, вы мне не доверяете, это ваше дело. Только шила в мешке не утаишь.
Она выводит меня, наконец, из терпения.
— Послушайте! — крикнула я ей, — вы, должно быть, воображаете, что я готова спать с кем угодно, даже с отвратительными стариками?
Она ответила холодным тоном:
— Э! Моя милая, не задирайте нос, пожалуйста. Другие старики стоят молодых. Это верно, что ваши дела меня не касаются. Ведь я же так и сказала.
В заключение она ядовито замечает, заменив свой мед уксусом:
— Наконец, это вполне возможно. Очевидно, ваш Ланлер предпочитает более зеленые плоды. У каждого свой вкус, моя милая.
По дороге проходят крестьяне и почтительно кланяются Розе:
— Здравствуйте, Роза, как капитан, по-прежнему здоров?
Благодарю вас, здоров. Вино, поди, попивает.
По дороге проходят горожане и кланяются Розе:
Здравствуйте, Роза. Как капитан?
По-прежнему, благодарю, вы очень любезны.
По дороге медленным шагом, наклонив голову, идет священник. Увидев Розу, он останавливается, кланяется, улыбается, закрывая свой требник.
— Это вы, мое дорогое дитя? Как поживает капитан?
Благодарю вас, батюшка, живем понемногу. Капитан занят чем-то у погреба.
Очень хорошо. Очень хорошо. Он, надеюсь, красивые цветы посадил, и в будущем году у нас во время крестного хода будут красивые алтари.
Непременно, батюшка.
Всего хорошего, мое дитя, привет капитану.
И вам также, батюшка.
Он открывает свой требник и уходит.
— До свидания, до свидания. Лучших прихожан, чем вы, и желать нельзя.
И я ухожу, немного опечаленная, обескураженная, озлобленная. Я покидаю эту мерзкую, толстую Розу с ее отвратигельным счастьем, торжествующей, приветствуемой всеми, почитаемой всеми. Скоро, я уверена, священник водрузит ее в нише своей церкви с двумя восковыми свечами по бокам, разукрасив золотом, как святую.
IX
25 октября
Единственный человек, который меня интригует здесь, это Жозеф. Он окружен какой-то тайной, и я не знаю, что происходит в глубине этой молчаливой и неистовой души. Но я уверена, что в ней происходит что-то необыкновенное. Его упорный взгляд трудно иногда выдерживать, и я отвожу свои глаза. У него какая-то медленная, скользящая походка, которая мне внушает страх. Как будто он волочит за собой колодку на ногах или, вернее, у него воспоминание об этой колодке сохранилось. Что у него там в прошлом было, каторга, монас-. тырь или и то и другое вместе?.. Мне жутко смотреть на его спину и на его толстую могучую шею с крепкими сухожилиями и потемневшую от загара. На затылке у него выступает большой клубок отвердевших мускулов, как у волков и у диких животных, которые таскают в своей пасти тяжелую добычу.
