Эдуард Снежин - Оторва
- А слышала, что его прежняя жена повесилась? Говорят, он довёл.
- Это меня и смущает.
- Да не бойся! – расхохотался я, - ты сама, кого угодно загонишь в петлю!
- Ну и гад, же ты! Обижаешь скромную девушку.
В животе кольнула резкая боль.
- Катись ты к своему начальнику! – скривился я.
Лариса сверкнула хамелеонами и ушла.
Вечером скорая увезла меня в хирургию. Слава богу, попался чуткий хирург. Вызванный из дома, он не потащил меня сразу на операционный стол, а остался до утра, ожидая моих анализов, и раз десять подходил, даже ночью, щупал мой живот.
Всё обошлось без операции, меня хотели перевести на долечивание в терапию, но тут появился заведующий отделением, который знал меня, как электронщика и сказал:
- Будешь лежать у меня, пока не восстановишь мне радиосвязь с палатами!
- Что ж сделаю, – согласился я, - мне хотелось отлежаться от Ларисы и пьяного образа жизни.
- Чудненько! – пропел врач, - я тебя посажу на спецдиету для бугров.
XXXI
Эта задержка в хирургическом подарила мне встречу с Даной, всю историю с которой я до сих пор воспринимаю, как фантастическую.
Дана - высокая девушка с каштановыми волосами и с вечно приклеенной улыбкой. Она повредила мениск, одно колено было подбинтовано, что совершенно не портило её великолепных длинных загорелых ног под коротким халатом. Дана была молода – лет шестнадцати, семнадцати, и вокруг неё постоянно кружился хоровод её юношей-сверстников, истекающих от поллюций, таких же временных инвалидов, как она.
Конечно, я облизывал на неё губы, но не более того. Однако Данина непосредственность не знала границ.
- А где у тебя бинт? Покажи! Наверно на животе.
- Да нет у меня бинта!
Она задрала мне халат и майку и, не обнаружив бинта, не успокоилась:
- Всё понятно, у тебя забинтован член.
Бессовестность молодого поколения не знала границ.
- Что ты Дана, бог с тобой, не полезешь же в штаны!
- А почему ты тогда в хирургическом?
- Заведующий меня любит.
- Попроси у него для меня справку на свободный выход.
- Зачем?
- Домой буду бегать.
- И добегаешься, второе колено перешибёшь.
- А плевать, у меня ноги крепкие.
- Ноги у тебя просто … сладкие.
Она взглянула на меня, на миг погасив улыбку, а я стушевался и больше на подобные темы не распространялся.
Зато много болтал с ней о другом, занимал её от больничного безделья. Дане нравились мои рассказы, про работу с иностранцами, которую большое начальство доверило мне для освоения импортного вычислительного комплекса; про суровый, но красивый Север, где я был в командировках на ядерных испытаниях; про смысл жизни и прочее – она была любопытна и с удовольствием поддерживала любую тему.
- Знаешь, когда мы приехали в Москву для работы с англичанами, нас поселили в шикарную гостиницу для академиков.
- Так ты академик?
- Что ты – у нас всего два академика на город, а я даже не кандидат.
- За что же такая честь?
- У нас же режимное предприятие – работа с иностранцами большая редкость.
- Мне папа говорил, что он давал подписку: вообще не встречаться с иностранцами.
- И я давал. Только у них самая лучшая техника, надо же её осваивать, чтобы совсем не отстать от Америки.
- А ты знаешь английский?
- Представь, что нет. Изучал немецкий.
- А почему тебя выбрали?
- Выбрали то сначала не меня, другого - с английским, да это не помешало ему запороть контракт.
- Как запороть?
- Да набрал за тыщи долларов не то, что надо в комплекс.
- А ты?
- А мне пришлось выкручиваться, заменять.
- Выкрутился?
- Выкрутился. Мне даже генерал, директор предприятия, предоставил доверенность на подпись от его имени, – похвастался я.
- Ого! – восторженно воскликнула Дана, – ты герой в моих глазах!
- Тогда позвольте поцеловать Вашу ручку, мадемуазель.
- Лучше я поцелую тебя в щёчку.
Она перегнулась через боковинку соседнего кресла и азартно чмокнула меня. Я схватил её запястье и приложился к нежной загорелой коже тыльной части ладони.
- И где ты только загораешь зимой?
- Нигде. Это с лета. Видел бы меня в августе – как негритянка.
Лариса явилась ко мне в больницу. Но раньше посетил меня Фаукат и сообщил, что видел мою подругу, входящей в свой дом с начальником отдела.
«Конечно, пришли не чаи гонять»! - усмехнулся я про себя.
Я сделал вид, что лежачий больной и наврал что-то про операцию. Она повздыхала и ушла.
Наконец, я настроил в отделении радиосвязь и выписался.
Дана попросила у меня телефон, её выписывали завтра.
- Зачем тебе?
- А я у всех беру, люблю болтать по телефону.
Через день, в субботу утром телефон зазвонил.
- Я приду к тебе? – спросила Дана.
- Что делать нечего?
- Нет у меня серьёзный повод.
- Какой?
- Приду – скажу.
- Ну, приходи, – и я сказал адрес.
- Да знаю я твой адрес на бойком месте!
- Откуда?
- Общие знакомые сказали.
В это утро солнце в моей квартире, без окон на восток, взошло раньше – в проёме двери появилась ослепительная Данина улыбка. В руках у солнышка была бутылка с шампанским.
- В честь чего?
- У меня день рождения!
- И в такой день ко мне?
- К тебе.
- Чем заслужил? У тебя же куча молодых друзей.
- А! мне с ними неинтересно.
- А со мной?
- С тобой интересно – ты много знаешь.
- Ну, ладно, только я даже цветами не запасся, не знал.
Я достал из серванта неизменный коньяк, на этот раз это был светлый молдавский «Белый аист» и коробку шоколадных конфет, которую вручил Дане.
- Поздравляю!
- Ого, ассорти!
Она тут же открыла коробку на пробу.
- Ну, закусывать есть чем!
Я начал отмыкать шампанское; рука, вдруг, сорвалась, пробка выстрелила в потолок, напиток зашипел бурным потоком и окатил Дану, она вскрикнула, а в фужеры я разлил остатки.
Мокрая, с головы до ног, богиня заливисто смеялась и взъерошивала волосы; я, вначале, проклинавший себя за неловкость, рассмеялся тоже.
Мы быстро схватили с Даной шипящие через верх бокалы и, стоя, присосались к ним ртом – я только успел вскрикнуть:
- С днём рожденья!
Дана, отпив бокал наполовину, сказала:
- Меня всегда целуют, когда поздравляют.
