Феликс Аксельруд - Испанский сон
«Оставьте свои расчеты», — сказал фюрер.
Фон Куровски почтительно и наверняка не без дрожи в ногах и руках вручил ему краснокожую папку, а затем отсалютовал и удалился, в ожидании радостных перемен в своей жизни.
Не знаю, был ли оплачен проект хотя бы частично; полагаю, что нет, потому что последней из подшитых в папку бумаг была точная стенограмма описанного разговора (включающая в себя даже такую подробность, как то, что изобретатель вытер салфеткою лоб); финансовых же документов вслед за ней не имелось. Однако папка была бережно сохранена в числе самых секретных документов рейха; после того как Советская Армия вошла в Берлин, эта папка была отправлена в Россию в особом железнодорожном вагоне. Спереди и сзади от него на платформах располагалось по взводу солдат, на крыше вагона с каждой стороны сидело по снайперу, а на дверях и окнах вагона висели надежные пломбы.
В то время, когда Лос-Аламосский baby потряс мир страшною погремушкой своей, огромная роль научных изобретений уже была полностью ясна всем политикам. Сталин приказал подробнейше доложить лично ему обо всех найденных в Германии идеях и проектах. Разумеется, красная папка была тщательным образом изучена, и генералиссимус заслушал по ней доклад.
Доклад этот, кажется, оставил его равнодушным. Тем не менее через сколько-то времени те ученые, что работали над папкой и делали по ней доклад, исчезли при загадочных обстоятельствах. Их друзья и знакомые, кое-что слышавшие о папке, предпочитали не задавать лишних вопросов.
А еще через какое-то время у другого генералиссимуса, который уже с полным основанием носил славный титул Jefe del Estado (ибо ты знаешь, что этого человека я уважал и буду уважать, несмотря ни на что), зазвонил телефон. Jefe снял трубку, и резкий голос с характерным грузинским акцентом сказал:
«Здравствуй, Панчо. Угадай, кто с тобой говорит?»
«Конечно, старый лис Джо, по-нашему Хосе, — моментально догадался Jefe. — Но как ты можешь звонить мне? Ведь мы же враги».
«Да, — подтвердил Сталин (а ты наверняка тоже догадалась, что это был именно он). — Однако генералиссимус Суворов учил воздавать врагу по достоинству, так что это не мешает мне относиться к тебе с уважением и даже личной симпатией». — «Что же, — спросил Jefe, державшийся настороже, однако несомненно польщенный как самим звонком великого человека, так и его вступительным словом, — только из-за этого ты и звонишь?»
«Поговорить надо, — сказал Сталин, — но как ты узнал меня?» — «По акценту, — сказал Jefe. — Весь мир знает твой акцент; неужели ты думаешь, что я глупее целого мира?» — «Вижу, что не глупее, — признал Сталин. — Но одну глупость, Фраскито, ты все-таки совершил».
Jefe хмыкнул. «Какую?» — «Ты назначил своим наследником монарха, сам не будучи таковым. Сам себя посадил на пороховую бочку». — «Все под контролем, — весьма обоснованно сказал Jefe. — И вообще, какое твое дело?» — «Есть кое-что, представляющее взаимный интерес». — Jefe опять хмыкнул. Он подумал, что Сталин, верно, затевает какую-то каверзу, а значит, полагалось бы выведать побольше. И, притворившись заинтересованным, он предложил: «Ну, расскажи».
«Фраскуэло, — сказал Хосе, — мы похожи. Оба мы родом из каких-то провинций, оба из низов… да и ростом не вышли… но зато мы великаны духа: мы всего добились сами и в нелегкой борьбе. Мы оба сильные вожди и знаем, что умрем находясь у власти».
«Да, — подтвердил Jefe, — это так».
«Однако теперь мир сложнее, чем был до войны. Почему нам с тобой не подстраховаться? На всякий случай, понимаешь».
Jefe насторожился: «Что ты имеешь в виду?» — «Не люблю эвфемизмов, — сказал Хосе. — Мог бы назвать это эвакуацией в экстренных обстоятельствах; правители наших с тобой держав неоднократно покидали насиженные места с тем, чтобы потом вернуться и стократ отомстить обидчикам. Короче, речь идет о возможности драпать, ноги делать, когти рвать… и, сам понимаешь, если уж нам с тобой этим заботиться, речь идет о полнейшей тайне». — «Это сложно», — заметил Jefe. — «Я знаю как». — И Сталин в двух словах объяснил своему собеседнику суть трофейной затеи, столь глубоко запавшей ему в голову. Конечно, ты уже поняла, что речь идет о яблоке и спице.
Jefe задумался.
«А почему ты позвонил с таким предложением именно мне, своему врагу? — спросил он подозрительно, ожидая подвоха. — Уж не хочешь ли ты запустить мне по этому туннелю бомбу или Красную Армию?» — «Причин две, — сказал Сталин, — и я тебе объясню. Одна причина политическая. Хоть ты и мой враг, но ты чуть ли не единственный настоящий пожизненный вождь в Европе. Монархи, сам понимаешь, не в счет — кишка тонка у них принимать такие решения; восточные лидеры — мои же шестерки; а из настоящих — только ты да Салазар, но он куда мельче тебя, да и страна у него завалящая». — «А какая вторая причина?» — спросил Jefe. — «Техническая, — сказал Хосе, — поэтому раскрой уши пошире. Когда мне растолковали смысл изобретения, я сразу понял, что оно недоработано, слабо. В один конец почему-то обязательно нужен двигатель; в другой конец — наоборот, тормоз. А что, если откажут тормоза? Ненадежно, понимаешь».
Jefe молчал, ожидая продолжения.
«Тогда, — продолжал Сталин, — я позвал своего лучшего ученого и сказал ему: “Дорогой! Сделай так, чтоб хотя бы в один конец ничего не нужно было — ни двигателя, ни тормоза”. Так я его попросил». — «Pues, и он сделал?» — не выдержал Jefe, решив, что Сталин рассказывает слишком медленно. — «Обожди, — сказал тот. — Я еще очень попросил его не проводить туннель под морями. Нехорошо ехать, когда над тобой так много воды».
«Так все же, — спросил Jefe, — сделал он или нет?»
«Сделал, сделал, — ухмыльнулся Хосе. — Понимаешь, Европа имеет форму быка». — «Разве?» — удивился Jefe. — «А ты посмотри на глобус. Во всяком случае, твой полуостров очень похож на голову быка, который роет землю копытом и вот-вот бросится на матадора».
Jefe del Estado посмотрел на карту и убедился, что его собеседник не лжет.
«Пепе, — воскликнул он, — клянусь Девой Марией, ты очень наблюдательный человек! Но как быть со Скандинавией? Она нарушает контур». — «Не бери в расчет Скандинавию, — сказал Сталин. — Это другой зверь… к примеру, белый медведь — сонный и совсем не опасный». — «А Британия?» — «Тьфу! — бросил Сталин. — Жалкие бандерильи на холке континентального быка!»
«А кто матадор?» — спросил Jefe. — «Нет матадора; считай, что Господь матадор», — пошутил Сталин. — «Я поражен твоими образами, — признал Jefe. — Они так верны и вместе с тем так поэтичны… Право, мне даже жаль, что мы враги; я бы хотел как-нибудь с тобой выпить доброго амонтильядо». — «Не дай Бог, — сказал Сталин. — Если я когда-нибудь и покину свою страну, то не иначе как по такому туннелю. Но я пришлю тебе грузинских вин, чтобы ты знал: у нас тоже кое-что в этом понимают». — «Надеюсь, что так, — сказал Jefe, довольный этим непринужденным и увлекшим его разговором. — Однако ты отвлекся, Хосе; ты упомянул быка и Европу».
