Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
Ванда печально поникла головой и опустилась на ближайшую каменную скамью. Долго сидит она, погруженная в думы. Я смотрю на нее почти со злорадством, наконец заставляю себя вскочить и с насмешливым видом подхожу к ней. Она вскакивает, Дрожа всем телом.
– Я пришел только затем, чтобы поздравить вас и пожелать вам счастья… – говорю я с поклоном. – Я вижу, сударыня, вы нашли себе господина…
– Да, слава Богу! Не нового раба – довольно с меня их! – господина! Женщине нужен господин, его она может боготворить.
– И ты боготворишь его! – воскликнул я. – Этого грубого человека!..
– Я люблю его так, как еще никого никогда не любила!
– Ванда!.. – крикнул я, сжав кулаки.
Но тотчас же на глазах у меня выступили слезы. Порыв страсти охватил меня, сладостное безумие.
– Хорошо… выбери его, возьми его в супруги, пусть он будет господином твоим… пусть! Но я хочу остаться твоим рабом, пока я жив…
– Ты хочешь быть моим рабом – даже в таком случае? Что ж, это было бы пикантно. Боюсь только, что он этого не потерпит.
– Он?
– Да, он уже и теперь ревнует к тебе, – воскликнула она, – он к тебе! Он требовал, чтобы я немедленно отпустила тебя, и когда я сказала ему, кто ты…
– Ты сказала ему… – в оцепенении повторил я.
– Я все ему сказала! Рассказала всю историю наших отношений, все странности твои, все… и он… вместо того чтобы расхохотаться, рассердился… топнул ногой…
– И погрозил ударить тебя?
Ванда смотрела в землю и молчала.
– Да, да, Ванда, – воскликнул я с горькой насмешкой, – ты боишься его!
И, бросившись перед ней на колени, я говорил, взволнованно обнимая ее колени:
– Ведь я ничего от тебя не хочу, ничего! Только быть всегда вблизи тебя, твоим рабом… твоей собакой я буду!..
– Знаешь, ты надоел мне… – апатично проговорила Ванда. Я вскочил. Сердце во мне разгорелось.
– Это уже не жестокость, это – низость, пошлость! – сказал я, отчетливо и резко отчеканивая каждое слово.
– Вы уже это сказали в своем письме, – отрезала она с гордым пожатием плеч. – Умному человеку не следует повторяться.
Как ты со мной обращаешься! – не выдержал я. – Как назвать твое поведение?!
– Я могла бы отхлестать тебя, – насмешливо протянула она. – Но на этот раз я предпочитаю ответить тебе не ударами хлыста, а словами убеждения.
Ты никакого права не имеешь обвинять меня в чем-нибудь. Разве не была я всегда искренна с тобой? Не предостерегала ли я тебя много раз? Не любила ли я тебя глубоко, страстно? Разве я скрывала от тебя, что отдаваться мне так, так унижать себя предо мной опасно, – что я хочу сама покоряться? Но ты хотел быть моим рабом, моей игрушкой. Ты находил высочайшее наслаждение в том, чтобы чувствовать на себе пинки ног, удары хлыста высокомерной, жестокой женщины.
Так чего же ты хочешь теперь?
Во мне дремали опасные наклонности – ты первый их пробудил. Если я нахожу теперь удовольствие в том, чтобы мучить, оскорблять тебя, – виноват в этом ты один! Ты сделал меня такой, какова я теперь, и ты так малодушен, бесхарактерен и жалок, что обвиняешь меня.
– Да, я виноват. Но я достаточно выстрадал все это. Оставь это теперь, довольно, прекрати жестокую игру!
– Этого я и хочу, – сказала она, посмотрев на меня каким-то странным, неискренним взглядом.
– Не доводи меня до крайности, Ванда! – нервно воскликнул я. – Ты видишь, теперь я снова мужчина.
– Пожар, вспыхнувший в соломе!.. Забушует на мгновение и потухнет так же быстро, как и загорелся. Ты думаешь вернуть себе мое уважение, но ты мне только смешон. Если бы ты оказался тем, за кого я тебя приняла вначале, – человеком серьезным, глубоким, строгим, – я преданно любила бы тебя и сделалась бы твой женой.
Женщине нужен такой муж, на которого она могла бы смотреть снизу вверх, а такого, который – как ты – добровольно подставляет спину, чтобы она могла поставить свои ноги на нее, – такого она берет, как занятную игрушку, и бросает прочь, когда он наскучит.
– Попробуй только бросить меня! – насмешливо сказал я. – Бывают опасные игрушки…
– Не выводи меня из себя! – воскликнула Ванда. Глаза ее сверкали, лицо покраснело.
– Если ты не будешь больше моей, то пусть не будешь ничьей! – продолжал я глухим от ярости голосом.
– Из какой это пьесы сцена? – издеваясь, спросила она. Потом, вся бледная от гнева, схватила меня за грудь. – Не выводи меня из себя! Я не жестока, но я сама не поручусь, до чего я способна дойти и сумею ли тогда удержаться в границах…
– Что можешь ты сделать мне худшего и большего, как сделать его своим возлюбленным, своим супругом? – крикнул я, разгораясь все больше и больше.
– Я могу заставить тебя быть его рабом, – быстро проговорила она. – Разве ты не весь в моей власти? У меня есть договор. Но для меня будет, конечно, только наслаждением, если я тебя связать и скажу ему: «Делайте с ним теперь что хотите!»
– Ванда, ты с ума сошла! – воскликнул я.
– Я в полном уме, – спокойно ответила она. – Предостерегаю тебя в последний раз. Не оказывай мне теперь сопротивления. Теперь, когда я зашла так далеко, я могу пойти еще дальше… Я почти ненавижу тебя теперь, я могла бы с истинным удовольствием смотреть, как он избил бы тебя до смерти… Пока я еще обуздываю себя, пока…
Едва владея собой, я схватил ее за руку выше кисти и пригнул ее к земле, так что она упала передо мной на колени.
– Северин! – воскликнула она, и на лице ее отразились бешенство и ужас.
– Я убью тебя, если ты сделаешься его женой, – угроза вырвалась из груди моей глухим и хриплым звуком. – Ты моя, я не отпущу, не отдам тебя – я слишком люблю тебя!..
Я охватил рукой ее стан и крепко прижал ее к себе, а правой рукой невольно схватился за кинжал, все еще торчавший у меня за поясом.
Ванда устремила на меня долгий, невозмутимо-спокойный, непонятный взгляд.
– Таким ты нравишься мне, – спокойно проговорила она. – Теперь ты похож на мужчину – ив эту минуту я почувствовала, что я еще люблю тебя.
– Ванда!.. – От восторга у меня выступили слезы на глаза… Я склонился к ней, покрывал поцелуями ее очаровательное личико, а она, вдруг залившись звонким, веселым смехом, сказала:
– Довольно с тебя наконец твоего идеала? Доволен ты мной?
– Что ты… говоришь? Не серьезно же ты…
– Серьезно то, что я люблю тебя, одного тебя! – весело продолжала она. – А ты, милый, глупый, не замечал, не понимал, что все это была только шутка, игра… не видал, как трудно мне бывало часто наносить тебе удар, когда мне так хотелось бы обнять твою голову и поцеловать тебя…
Но теперь все это кончено, кончено – правда? Я лучше провела свою жестокую роль, чем ты ожидал от меня, – теперь ты будешь рад обнять свою добрую, умненькую и… хорошенькую женочку правда? Мы заживем…
