Теодор Рошак - Воспоминания Элизабет Франкенштейн
— Ты лучше соображаешь, чем они, даже если сложить их мозги вместе. У тебя есть воображение, а у них его нет.
— Что такое воображение? — спросила я, решив развивать в себе эту способность, раз она нравится Виктору.
— Это глаз разума, который проникает в иные миры. Оно ценней золота, потому что за золото его не купишь.
— И у меня есть этот глаз?
— Есть, совершенно точно. Вот почему тебе нравится лежать в лодке и мечтать.
У нас было любимое озерцо, лежавшее среди горных лугов, гладкое и светлое, как зеркало. Глядя с берега на его ясную гладь, можно было вообразить, что стоишь меж двух небес, одним наверху, другим внизу. Озерцо, питаемое донными ключами, лежало в горной долине, невообразимо зеленой, усеянной весной и летом редкостными цветами и благоухающей тимьяном. По всему горизонту стояли остроконечные вершины отдаленных гор — как стражи, берегущие уединение этого места, отчего казалось, что оно принадлежит только нам. Часто, в теплое время года, мы купались в нем голышом, как невинные дикари, подставляя свои стройные юные тела солнцу и ветру. Виктор был не первым мальчишкой, которого я видела без одежды; в раннем детстве меня не раз купали вместе с моими бывшими братьями-цыганятами. Но в их младенческих телах мужская природа еще почти никак не проявлялась. Конечно, не имея возможности заглянуть за пределы детского круга, я не представляла, что в них происходят такие изменения. Виктор, на несколько решающих лет старше меня, был первым, кто привлек мое внимание к телесному различию между нами или, скорее, сделал это различие достойным больше чем просто беглого взгляда. Ибо мы оба балансировали у той тонкой черты, за которой любопытство к другому полу, как какой-нибудь чертенок, выскакивает из засады, заставая нас врасплох и придавая невероятную соблазнительность признакам нашей мужественности и женственности.
Однажды мы, наплававшись, вышли из воды и растянулись на траве, подставив тело солнцу. Виктор мгновенно задремал; повернувшись к нему, я любовалась его красивым профилем. Потом приподнялась на локте и прошептала ему на ухо стишок, которому он меня научил:
Пчелка жалит в алую щечку,
Блошка за ушком кусает — беда!
Вредный комарик впивается в шею,
А я поцелую тебя… сюда!
И прильнула к его губам, не просто чмокнула, а не отрывалась до тех пор, пока наши губы словно сплавились в единую плоть. Когда я наконец оторвалась от него, я была как одурманенная: голова кружилась, сердце колотилось в груди. Опустив глаза, я была поражена, увидев, что он возбудился. Я никогда прежде не видела подобной необычной метаморфозы, происходящей с мужским телом. Резкая дисгармоничность превращения ошеломила меня; эта штука, предъявлявшая себя так бесцеремонно, казалась совершенно неуместным придатком. Почти вопреки желанию мои глаза изучали его форму, заметив вокруг его основания легкую тень волос, которых я раньше не замечала. Не в силах оторвать глаз от зрелища, сжигаемая изнутри каким-то огнем, я разрывалась между желанием рассмотреть его получше и отвести глаза. Я не могла припомнить, чтобы кто-нибудь говорил мне, что это дурно — вот так пялиться на мальчишескую наготу; тем не менее как необъяснимым образом дети будто с воздухом впитывают науку жизни, так я усвоила мнение, что неприлично так себя вести. Возможно, по этой самой причине я не могла оторвать глаз от восхитительной картины. Привлекательный, каким я всегда находила Виктора, сейчас он был еще прекрасней какой-то новой, волнующей красотой. Я видела, каким крепким стал его торс, мускулистый вместо прежней детской пухлости. А лицо — я подняла на него глаза: оказывается (почему я не замечала этого раньше?), оно похудело, черты определились, — стало лицом изящного молодого мужчины. И оттого что я стояла перед столь прекрасным юношей, разглядывая его нагое тело, дыхание у меня перехватило — до сего момента я не знала подобного смятения. Почувствовав мою растерянность, Виктор, которого ничуть не смущал мой взгляд, громко засмеялся и беспечно предложил рассмотреть поближе все, что мне хочется; он и впрямь получал явное удовольствие от впечатления, которое произвел на меня.
— Как ты называешь вот это? — спросил он, указывая на свой напрягшийся пенис.
Существовало много названий, которые я узнала от сыновей Розины; но я постыдилась выговорить их, поняв сейчас, что все они хороши лишь для детей. Обстоятельство требовало взрослого языка, которым я не владела. Потому я ответила, что не знаю, как это назвать.
— Я скажу тебе, — почти безжалостно хмыкнул он, забавляясь моей неловкостью, — Мальчишки называют его своей пикой. Можешь сказать почему?
Покраснев еще жарче, я призналась, что не представляю почему.
— Разве не видишь, что он как пика? Твердый и остроконечный, как нагая сталь?
Не сравни его Виктор с пикой, мне бы в голову не пришло видеть в нем нечто столь грозное. Какое там, он у него вовсе не был похож на оружие. Совсем наоборот — я бы сказала, вид он имел беззащитный и трогательный. Уж не думал ли Виктор меня напугать? По правде говоря, я была благодарна Природе, что она не наградила меня чем-то столь нелепым и столь очевидно уязвимым.
— Мой солдат принял боевое положение, так я это называю, — продолжал Виктор, — Он готов к бою, — Потом лукаво спросил: — Понимаешь, что я имею в виду?
Я снова призналась, что не понимаю, и меня обдала горячая волна смущения от своего невежества. Но даже если бы знала, то попросила бы его объяснить, чтобы ощутить волнение, возникающее, когда слышишь запретные вещи. Я и стыдилась, и жаждала узнать, что, как я надеялась, он скажет. Страдала и наслаждалась одновременно. Инстинктивно я понимала, что затеяла игру у самой черты, отделяющей ребенка от взрослого.
— Давай, — дерзко предложил Виктор, — потрогай его, если хватит смелости! Смотри, как он рвется в бой! — Он говорил так, будто затеял очередную игру; но я знала, что это намного серьезней, чем любая игра. — Ну же! — снова скомандовал он и расплылся в широкой пренебрежительной улыбке. — Я не против; он тебя не укусит. Потрогай. Или боишься?
Это был вызов; я протянула руку и легко сомкнула пальцы вокруг его пениса. Твердая плоть внезапно дернулась; я непроизвольно отдернула руку, словно он и правда уколол меня. Виктор разразился смехом.
— Ага, видишь, он атакует тебя! — И, вскочив, с шутливо-грозным видом встал надо мной, смеясь и покачивая торчащим пенисом из стороны в сторону, — Беги, девчонка! Беги! Он нападает!
Я перекатилась на бок, встала и помчалась по открытому лугу, изображая ужас, но голова у меня радостно кружилась. Волнение мое росло тем сильней, чем ближе раздавался топот Виктора, который, неистово хохоча, догонял меня. Наконец он схватил меня, повалил на траву и уселся верхом, уткнувшись торчащим пенисом мне в живот. «Все, сдавайся!» — воскликнул он, словно предъявляя ультиматум, быстро скользнул ладонью по моему телу, остановился между ног и грубо потер меня. Я завизжала, сопротивляясь, и что есть силы принялась сталкивать его с себя, но безуспешно. Он не убрал руку, а даже проник глубже между мягкими складками моего тела. Меня вдруг охватила необъяснимая паника. Что-то изменилось в поведении Виктора, и я была совсем не уверена, что ему можно доверять.
