Ирина Горюнова - У нас есть мы
Я продолжала писать пьесы, неожиданно для себя получив достаточно крупный заказ от известного театра. Это и еще моя новая работа в издательстве не давали возможности думать, терзаться, мучиться событиями прошлого. Я забивала свой график так, что валилась спать на несколько недолгих часов в постель с такой нечеловеческой усталостью, что мыслей в моей голове просто не оставалось. Дома тоже творился сущий кошмар.
Мой заброшенный ребенок, нуждавшийся в материнской ласке, звереющий от моего поведения муж, запущенная квартира, на уборку которой не хватало времени и сил… Все это время меня еще поддерживали духовные практики и медитации, которыми я занималась даже по ночам. Мой Учитель был мне кроме наставника еще и психологом, помогавшим разобраться в себе, в отношении к миру и людям, в целях, которые я хочу и могу поставить.
Я научилась создавать «намерение» (интересующиеся вполне могут проштудировать Кастанеду или Зеланда, чтобы понять, что это за зверь и с чем его едят) и достигать поставленных целей. Среди целей не было ни Яны, ни Кота – потому как нельзя заставить человека полюбить тебя, если в нем этого чувства не существует и не зарождается самого по себе. Ни разу в моей больной голове не мелькало даже и мысли приворожить, или проклясть, или сотворить еще какое-либо магическое действо по отношению к этим особам. ЭТО НЕ МОЕ. Если я, такая, какая я есть, не интересую, значит, не судьба, и это не твой человек. Прими это как данность и иди дальше. По своему пути. Се ля ви. Мой дежурный скулеж о несчастности и усталости прерывался Мастером достаточно жестко, что на тот момент было единственно правильным и не давало мне шанса утонуть в жалости к самой себе.
Вокруг же творилось что-то странное. Окружающие мужчины стали липнуть ко мне стаями (или стадами), что иногда выглядело уж совсем комично или даже неприлично, учитывая, что возраст их доходил лет этак до восьмидесяти. Я же, ожесточившись и укрепившись в мысли о том, что слабенькой побыть мне не удастся, пусть даже и очень хочется, ощутила в себе силу возросшей мужской энергии, от которой открещивалась долгие годы. Захотелось попробовать себя в мужской роли. Понятно, что все это была только игра, но… почему бы и нет? Я флиртовала с девочками, приглашала их на танец и… уходила, когда они готовы были пойти со мной. Потом судьба решила, что шуток еще недостаточно, и решила выкинуть еще одно коленце – подсунула мне девочку с полным обратным отзеркаливанием ситуации «Я и Яна», только в обратном соотношении. Теперь роль Яны приходилось играть мне.
Рита – умная, симпатичная, талантливая, вызывала во мне поначалу только одно желание – общаться, тогда как у нее просто снесло крышу. Я пыталась объяснить ей, что между нами НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СОВСЕМ НИЧЕГО, но она мне не верила, не хотела верить, наивно думая, что отогреет меня своей любовью и ВСЕ НАЛАДИТСЯ. Я отвела ее к моему Мастеру, и Рита стала у него заниматься. Во-первых, потому что там была я и это один из способов быть ко мне ближе, во-вторых, потому что ее измученной душе тоже был необходим подобный островок покоя, за который можно зацепиться, выбраться на сушу и прийти в себя. Печальный комизм и трагизм ситуации одновременно позволили мне посмотреть на себя со стороны, понять, что ощущала тогда Яна, и простить ее. Я тогда, оказывается, тоже была чудовищна! Нельзя смотреть на человека с такой удушающей любовью, это сродни укутыванию пуховым одеялом в африканскую жару! И предмету твоего обожания просто реально хочется сбежать от тебя куда подальше, обозвать последними словами, чтобы наконец отстала и не смотрела на него преданными собачьими глазами, не позволяла топтать тебя и бить сапогами по мягкому животу и печени, тогда как ты, черт побери, готова на все, лишь бы доказать свою идиотскую БЕЗУСЛОВНУЮ верность. Теперь я понимаю, откуда берется дедовщина в армии. Слабость – это искушение для чуть менее слабого, чем ты, но все же слабого человека; по-настоящему сильный никогда не станет измываться, ведь он настолько мощен, что может быть великодушным. Великодушие и слабость сменялись во мне одно за другим. Я понимала, что не хочу как Яна, что даже жалею и уважаю Риту за силу ее чувства. С другой стороны – она была невозможна. Всучивала мне свои сумки, постоянно пыталась взять меня под ручку, как-то мелко и не по делу суетилась, пыталась целовать меня в губы, закрывая глаза и томно вздыхая, или состраивала блаженно-кокетливую улыбку, вызывающую дикое желание наотмашь дать по губам или отвесить полноценную пощечину… Иногда мне просто хотелось изломать ее, как куклу, выпить ее чувство любви, насладиться им, как наслаждается вампир выпитой кровью, и это звериное начало во мне пугало и отталкивало от Риты еще сильнее, ведь искушение стать для нее вечным демоном приятно игралось в моем самолюбии, и картинки некоего духовного БДСМ, садомазохистских увлечений казались восхитительно-порочными и отнюдь не отталкивающими, по крайней мере… иногда. Я удержалась от искушения, терпеливо или не очень общаясь с Ритой и не позволяя себе переступить через ту грань, когда я сама окончательно стану сволочью, оборотнем и чудовищем.
Гораздо позже Рита обвинила меня в том, что я была недостойна ее чувства, что она меня выдумала, потому что очень нуждалась в чем-то добром и светлом, тогда как у нее дома также творился свой ад. Девушка, с которой она тогда жила, Рая, пила запоями, бросила работу и изводила Риту ночными разговорами и истериками. Часто воровала у Риты из кошелька последние заработанные с трудом гроши. Раечкин брат, юноша лет восемнадцати, грозился покончить с собой, устраивал попытки суицида, бился в конвульсиях с выходящей изо рта пеной и также нигде не работал. Бедная Рита засиживалась на работе до полуночи, чтобы поменьше находиться рядом с «любимой», а потом в ночи ехала, по дороге покупая Раечке водку, чтобы та не убежала в ночь в поисках приключений на свою задницу, а тихо-мирно заснула в алкогольном анабиозе дома.
И в таком духовном раздрае Рита повстречала меня, наверное для того, чтобы приобрести в анамнезе больничной карты еще один пункт, не менее болезненный, чем предыдущий. В конечном итоге она вполне успешно ото всего выздоровела: рассталась с Раечкой, вернувшейся под крыло к маме, и излечилась от чувств ко мне (пациент скорее жив, чем мертв, испуганно радовалась я, не веря своему «счастью»). Правда, не совсем, поскольку долго еще в разговорах и личной переписке философствовала о том, что меня вообще нельзя любить (была ли Рита права? Не знаю!): «Понимаешь, ты как рысь на отвесной скале. Тебе постоянно нужно иметь свою, желательно недостижимую цель и рваться к ней изо всех сил… изо всех когтей, если угодно… Ты по-другому не можешь. В тебе сидит инстинкт охотницы: как только жертва оказывается у тебя в лапах, тебе тут же становится скучно – волнует тебя, моншер, увы-увы, лишь «дичь бегущая». Тогда, той нереальной зимой, эти «розовые сопли» с моей стороны вовсе не были любовью: просто дурь и идиотизм… Я сильно ошиблась, идеализируя не того человека, и теперь понимаю, что была слишком хороша для тебя».
