Владислав Картавцев - Секс дыбом
И вот! Я испытал внутренний оргазм – шерсть встала дыбом, лязгнули зубы, а когти отбили барабанную дробь по чердачному полу. Истошный, леденящий душу вопль Эфесии прорезал тишину поселка, в вопле звучали нотки умопомешательства вперемешку с намерением членовредительства. Немедленно после первого вопля последовал второй – еще более громкий, еще более насыщенный – и по уровню мощности визга превосходящий всё то, что мне доводилось слышать прежде. Судя по всему, Эфесия обнаружила вторую крысу – в ногах!
На вопль сверху отреагировали охранники в джипе. Одновременно открылись двери, лязгнули затворы автоматов, и два приставленных к Эфесии гамадрила ринулись наверх – то ли спасать хозяйку, то ли сразу убивать Женю.
Впрочем, быстрого реагирования у них не получилось – входная дверь-то у нас железная, бронированная, хозяин ее всегда на ночь запирает на засов, так что охранники столпились (вдвоем, кстати, тоже можно столпиться – и легко) возле двери и стали бить в нее кулаками, призывая Женю и всех остальных, имеющихся в доме, открывать немедленно. Эфесия в это время металась по спальне, сотрясаясь истерическими рыданиями и не переставая орать – так, что не знай я, что происходит, точно подумал бы: её режут.
Рядом с ней метался Женя – ни жив, ни мертв! Спасти его могло только чудо, но оно не приходило. Жуткие дохлые крысы на кровати, кажется, парализовали его волю – и максимум, до чего он додумался – распахнуть настежь дверь спальни и постараться увести Эфесию прочь. Но не тут-то было! Она уже не контролировала себя – и на любые попытки прикоснуться к ней огрызалась, подобно дикой свинье, раззадоренной охотничьим рогом.
Я хохотал до судорог в животе. Вот она – сладкая, медовая месть, месть, о которой объект мести будет вспоминать до конца своих дней! Месть, о которой в кошачьем (да и в человечьем) мире скоро пойдут легенды, а я – ее идейный вдохновитель и творец – стану символом кошачьего сопротивления людской самодури (или как правильно-то?). Самодур, самодура, самодурь? Во – самодурство! Стану символом кошачьего сопротивления людскому самодурству!
Отсмеявшись до судорог в животе и успокоившись (хотя вопли Эфесии не стихали, грохот автоматчиков во входную дверь нарастал, а жалкие поскуливания Жени, кажется, грозились перерасти в непреднамеренный инфаркт, осложненный инсультом), я пришел к выводу, что нужно спасать хозяина. Он и так уже довольно наказан, если окончательно гикнется (помрёт), в моём образе жизни случится невосполнимая брешь.
Я понесся вниз – на третий этаж – заскочил на кровать, по пути пощекотав очарованием и пушистостью Эфесию по ноге, расторопно схватил первую крысу, затем – вторую и, сделав зверскую морду, задрав вертикально хвост, с видом освободителя и супермена в одном лице (в одной морде) медленно вышел за дверь. Как ни крути, а крысы – довольно редкий деликатес, оставлять их Эфесии и Жене я изначально не планировал – после того, как всё закончится, уйду к себе куда-нибудь и полакомлюсь!
Спустя несколько минут звуковое визгливое стаккато стало сходить на нет. Только автоматчики не успокаивались – еще немного, и они высадят окна на первом этаже! «Женя, идиот! Ты что, хочешь, чтобы они весь интерьер порушили?», – наверное, эта простая мысль передалась от меня хозяину, и он, оставив успокаивающуюся Эфесию сидеть голой и опустошённой в кресле, побежал-таки вниз – отворять. Попутно одев трусы и завернувшись в халат.
Естественно, после того, как автоматчики ворвались в дом, первым делом Жене сунули ствол в брюхо: «Ду бист руссише партизанен? Аусвайс!». Женя что-то жалостливо щебетал под их неумолимым взором, упирая на то, что наверх подниматься нельзя, поскольку хозяйка автоматчиков всё еще голая. Но живая, целая, невредимая. «Их бин дойче полицай! Я есть ваш союзник! Мамка, курка, млеко, яйко, пиф-паф!»
Жене, конечно, не поверили, охранники разделились, один остался с хозяином, второй побежал наверх – и в итоге, не знаю, лишили охранника работы или же нет, но взрыв возмущения Эфесии (которая, как я уже говорил, сидела расслабленной и голой в кресле) был сравни по мощности с атомной бомбой, сброшенной на Новой Земле при Никитке Хрущеве.
* * *Более-менее всё успокоилось только через четверть часа. Женя лебезил перед Эфесией так, что мне, наблюдавшему сию картину, иногда хотелось зажмурить глаза и фыркнуть от возмущения. Меня, как спасителя драгоценной жизни наследницы, никто уже выгонять не собирался – мало того, из всех мужчин, находящихся в доме, только я теперь воспринимался Эфесией настоящим мужиком. Остальные – жалкие убогие клоуны, а Женя к тому же еще и дурак набитый, если не сказать похуже!
После крыс Эфесия пребывала в пессимизме. Что, конечно, не могло не отразиться на ее общем настроении. И если некоторое время назад она заставляла Женю придумывать любовные строки, то теперь велела в срочном порядке набросать надгробную эпитафию:
Жил-был Женя,
Коммерсант средней руки,
Имелись у него сбережения —
Имелось кафе, ресторан и с шаурмой торговые ларьки.
Любил охаживать Женя дам,
Искал их тут, искал их там,
Искал скурпулёзно, со знанием дела,
Предлагая взамен и душу свою, и тело!
И дамы велись на разводку,
Пили с Женей коньяк, пили водку,
Пили кофе и красное вино,
Пили даже самбуку, хотя оно – итальянское говно!
Один раз в неделю,
Два, три, пять,
Женя с дамой ложе делит,
Он – терминатор, его не унять!
Сила любви так и брызжет из него в разные стороны,
Секс-машина! Своё реноме Женя оправдывает здорово,
И тут удача – познакомился на пляже с девушкой-красавицей лихой,
Оказалась миллиардершей, и Женя утратил покой.
Зазвал ее в гости на всякий случай,
Конечно, Женя для девушки – лох дремучий,
Но всё же уважила – исходя из общего политеса,
Приехала, навестила – из праздного интереса.
А Женя уши развесил,
Гостье рад,
«Пойдём, говорит, играть в теннис!
Выигрыш для меня дороже всяких наград!»
Думал, перед ним – неумёха
В короткой юбке,
Думал – как Стас Пьеха
В пении и в леса рубке!
Индюк тоже думал,
Да в суп попал,
Женя со свистом индюшачьим
Все пять партий проиграл!
А девушка над ним смеялась – за дело!
Смеялась, хохотала с надрывом тугим,
В наказание спину тереть повелела,
Мочалкой мягкой – а после полотенцем сухим.
Ловко орудуя полотенцем,
Женя чуть-чуть оправдался,
Он же к девушке – всем сердцем,
Ну и что, что косоруким в теннисе оказался?
Зато вместо тенниса,
Может он похвастаться пенисом,
Увлёк девушку на рандеву в спальню,
Окончательно заглаживать вину – отработкой эпохальной…
Женя замолчал, перевел дух и вытер холодный пот со лба. Сочинительство эпитафии вытягивало из него силы – хотя по сравнению с любовной лирикой шло довольно легко.
