Игорь Куберский - Массажист
Воображение мое отлетело еще дальше и увидело всю эту сцену со стороны – летящую по волнам белую моторную яхту, красотку, держащуюся за штурвал, – зад отклячен, ноги врозь – и загорелого мускулистого самца, пристроившегося к этому заду, его пальцы на крутых обводах женских бедер, попеременно переходящие на ее живот и заглядывавшие вниз, как бы пробуя консистенцию вожделения, определяющие градус чувства, дабы поддать давления или скорости возвратно-поступательных движений. И опять, как и в предыдущем случае, я почувствовал, что без дополнительной картинки мне не удастся кончить, и я вывел на свет Талассу, какой она была во второй раз – уже в черных облегающих шортах, таких тесных, что их промежуточный шов разделил ее промежность на две половинки, на правую и левую губки, которые были довольно спелы, коль скоро так хорошо читались под тканью. Таласса, Таласса, неведомая, с неизвестными запахами, неоткрытая земля, новое приключение. Да, когда секс без любви, он всегда привлекает себе на помощь последний запавший в память эротический образ и должен подпитываться сменой декораций.
Но вот Макси подо мной напряглась, задергалась и отчаянными вздохами дала мне понять, что кончает. Ее стенания (даже если она притворялась) сделали свое дело – я вообще люблю, когда женщины подо мной кричат, плачут, – и я почувствовал, как по темному тоннелю сладострастия вот-вот прогрохочет мой собственный состав. Тогда я торопливо вынул член, прижал к копчику Макси и, чуть подергавшись, стал кончать. Не знаю, зачем я так сделал – возможно, по инерции, по привычке не оставлять следов, дабы избежать лишних разборок на том свете… Несколько вязких капель – две крупных и с пяток небольших – описав дугу, оросили возле лопаток красивую, отливающую атласом спину Макси, попадав на нее как халцедоновые камешки. Я стер их ладонью, остаток размазал по лопаткам Макси и сказал:
– Свободна…
Не отпуская штурвала, она обернулась ко мне своим красивым лицом, и в глазах ее, еще полувидящих, еще устремленных вспять, вслед своему собственному оргазму, прочлась благодарность. Двумя руками я крепко стиснул ей горло, и, пока волок до кормы, она была еще жива.
8
Во второй раз я потерял невинность уже в армии. Мне было девятнадцать лет. Да, целых пять лет после тети Любы я не знал женщин. Я их боялся. Секс с женщиной напрочь связался в моем сознании со смертью, и я боялся самого себя. Несколько случаев в моей ранней юности, когда после принятия спиртного я оказывался в постели с какой-нибудь девицей, лишь закрепили мой отрицательный опыт, – у меня не было эрекции. Думаю, попадись мне в ту пору опытная женщина – и все бы получилось, она бы нашла способ решить мои проблемы, которые были явно психологического свойства, но мне попадались только пигалицы, сами-то ничего не умеющие, разве что лишь широко раздвигать свои ляжки. Но мне нечем было взять то, что открывалось моему взору, и я не знал ничего про другие способы любовной игры. Собственное вставшее естество было по моим представлениям единственным подобающим любовным оружием. Пять лет мужского отчаяния и мужской несостоятельности самым пагубным образом отразились на мне – я никому не говорил о своей беде, стал замкнутым и молчаливым, я стал избегать женщин, хотя желание по-прежнему повелевало моей рукой, тянущейся к причинному месту чуть ли не каждый день. По сути я оставался девственником и слушая рассказы сверстников об их мужских подвигах, только укреплялся в мысли о своей ущербности и неполноценности. И поделом тебе! – в горькие минуты говорил я, закономерно выводя свою порчу из убийства тети Любы, воспоминание о котором превратило мою жизнь в отдаленный кошмар. Я называю его отдаленным, потому что на самом деле я редко вспоминал о ней и едва ли терзался угрызениями совести, – я давно уже сказал себе: что было, то было, и не о чем тут больше размышлять. Но другое дело – сны. Смерть тети Любы стала завсегдатаем моих снов – часто, очень часто мне снилось одно и то же, а именно – место, где мы ее зарыли. Место это, канава эта приобретала во снах самые разные образы – то какого-то подкопа, обнаруженного, когда снесли над ним деревянную кровлю, то сползающий под осенними дождями отвал земли возле какого-то рва, – вот-вот из песка покажется нога тети Любы в нелепом ботинке, и во сне я мучительно пытаюсь вспомнить, обули ли мы тетю Любу напоследок или нет, эти ботинки каким-то образом и являются уликой против меня, потому что они мои…То я осознавал во сне, что канава уже отрыта, и что до разоблачения мне остался всего лишь один сон… Да, эти сны разворачивались как бесконечное продолжение, включая все новые и новые детали и подробности, но ни в одном из них тетя Люба так и не была обнаружена – только присыпанный свежим песком или палой осенней листвой участок, где рыхлая почва дышит захороненной в ней страшной тайной. Говорят, убийц тянет на место преступления. Это не про меня – с того самого осеннего вечера я ни разу не подходил к нашей канаве; может, именно поэтому она сама являлась в мои сны. Смерть тети Любы сделала меня если не полным импотентом, то параноиком. У меня возникла навязчивая идея, что если я буду с женщиной, то в момент оргазма она непременно умрет подо мной, потому что каким-то образом я ее убью… И я стал сторониться женщин, находя удовлетворение своим сексуальным потребностям лишь прежним мальчишеским способом. Обладать женщиной у меня получалось опять же лишь во снах, когда я просыпался от сладкой и мягкой боли поллюции.
…Людмила работала в библиотеке нашей воинской части. Была она на шесть лет старше меня, окончила Петрозаводский педагогический институт. А сюда попала, поскольку была женой командира моей роты, капитана Черных. К тому моменту я уже полгода прослужил в армии, но до библиотеки как-то ноги не доходили, хотя нельзя сказать, что я жил без книг. Нет, помимо всяких там уставов, у меня было что почитать. Например, у меня был карманный словарь иностранных слов, а еще – вовсе крошка – англо-русский словарь на семь тысяч слов и выражений, и когда мне, скажем, случалось стоять в наряде дневальным по роте, я не скучал: тайком открывая свои словари, я чувствовал себя интеллектуальным богачом. Я рассчитал, что если буду заучивать каждый день по десять слов, то за два года овладею английским. Еще у меня была книга, где были собраны всякие крылатые фразы самых умных представителей человечества, и с их помощью я, говоря словами поэта, полагал быстро стать с веком наравне. Я вообще любил выписывать из книг понравившиеся мне мысли, да и к самим книгам никогда не относился как к чтиву: меня не интересовали ни приключения, ни детективы – книги я читал исключительно для того, чтобы почерпнуть в них что-то поучительное, полезное для себя. Вооружившись простым карандашом, я отмечал нужные мне места – у меня была даже своя система оценок, включающая не только линии, но квадратики, треугольники и кружки, которые я дополнительно оснащал посередке плюсами или минусами. Из-за этих знаков, которые я позабыл стереть на «Письмах о любви», и состоялся наш первый разговор.
