Оскар Уайльд - Телени, или оборотная сторона медали
Кто из нас не испытывал многообразия ощущений от прикосновения руки? Многие люди как будто сами создают температуру вокруг себя. В разгар зимы им жарко, они разгорячены, тогда как другие холодны, словно лед, даже во время летнего зноя. Некоторые руки сухи и шершавы, некоторые — постоянно холодны, влажны и липки. Есть руки полные, мягкие, мускулистые, а есть худые и костлявые. Пожатие одних напоминает железные тиски, другие же слабы, как тряпка. Существует искусственный продукт современной культуры, уродство наподобие ножки китаянки, всегда днем заключенное в перчатку, ночью часто подвергающееся припаркам и украшенное маникюром; они белы, как снег, и чисты, как лёд. Как сжалась бы эта маленькая бесполезная ручка от прикосновений костлявой, мозолистой, загорелой, испачканной рабочей руки, тяжким упорным трудом превращенной в нечто вроде копыта. Одни руки застенчивы, другие непристойно теребят вас; пожатие некоторых лицемерно и вовсе не таково, каким хочет казаться; есть руки бархатистые, елейные; есть руки священника и руки мошенника; открытая ладонь транжиры и сжатая в кулак лапа ростовщика. Кроме того, есть руки магнетические, словно бы имеющие тайное влечение к вашим рукам; простое их прикосновение приводит в трепет всю вашу нервную систему и наполняет вас радостью.
Как мне выразить все то, что я почувствовал при касании руки Телени? Оно воспламенило меня и в то же время — как это ни странно — успокоило. Насколько оно было приятнее и нежнее поцелуя любой женщины! Я словно ощутил, как его рука медленно и незаметно заскользила по всему моему телу; она ласкала губы, шею, грудь; я с головы до ног задрожал от восторга. Затем она спустилась к вместилищу чувств и страстей, и фаллос, вновь проснувшись, поднял голову. Я в самом деле чувствовал, что Телени овладевает мною, и был счастлив принадлежать ему.
В знак признательности за удовольствие, которое он доставил мне своим исполнением, мне хотелось сказать ему что-нибудь приятное, но какая фраза, пусть даже неизбитая, могла передать мое восхищение?
«Однако же, джентльмены, — произнес он, — боюсь, я отрываю вас от музыки».
«Лично я как раз собирался уходить», — вымолвил я.
«Значит, концерт вам наскучил?»
«Наоборот. Но, услышав, как играете вы, я больше не могу сегодня слушать музыку».
Музыкант довольно улыбнулся.
«Действительно, Рене, сегодня вы превзошли самого себя, — сказал Брайанкорт. — Никогда раньше не слыхал, чтобы вы так играли».
«И знаете почему?»
«Нет — если только причина не в том, что театр набит до отказа».
«О, нет! Просто, играя гавот, я чувствовал, что меня кто-то слушает».
«Кто-то?!» — переспросили молодые люди и рассмеялись.
«Вы думаете, среди французской публики, особенно на благотворительных концертах, много людей, которые слушают? Я имею в виду тех, кто слушает внимательно и воспринимает всей душой и всем сердцем. Молодые люди любезничают с дамами, а те изучают туалеты друг дружки; скучающие отцы либо думают о подъеме и падении акций, либо считают газовые лампы и прикидывают, во сколько обошлось освещение».
«И все же в такой толпе обязательно найдется внимательный слушатель, и не один», — сказал Одилло, адвокат.
«О да, разумеется! Например, барышня, что напевает только что сыгранную пьесу; но едва ли найдется более одного, — как бы это выразить? в общем, более одного сопереживающего слушателя».
«А что значит “сопереживающий слушатель”?» — спросил Куртуа, биржевой маклер.
«Человек, с которым как будто устанавливается связь; кто-то, кто, слушая, чувствует то же, что чувствую я, когда играю, у кого бывают те же видения…»
«Что?! Во время игры у вас бывают видения?» — удивлению спросил кто-то из стоявших рядом.
«Как правило, нет, но когда у меня находится сопереживающий слушатель — всегда».
«И часто у вас бывает такой слушатель?» — проговорил я, ощутив сильный укол ревности.
«Часто? О нет! Редко, очень редко, почти никогда, а если и бывает, то…»
«Что тогда?»
«Все равно не такой, как сегодня».
«А если у вас нет слушателя?» — спросил Куртуа.
«Тогда я играю механически и как-то банально».
«Вы догадываетесь, кто был вашим слушателем сегодня?» — сардонически улыбаясь, спросил Брайанкорт и плотоядно взглянул на меня.
«Конечно же одна из множества прекрасных дам, — промолвил Одилло. — Вы счастливчик».
«Да, — добавил кто-то, — хотел бы я быть вашим соседом за табльдотом, чтобы после того, как обслужите себя, вы передавали блюдо мне».
«Это некая прекрасная девушка?» — предположил Куртуа.
Телени пристально посмотрел мне в глаза, слабо улыбнулся и ответил:
«Возможно».
«Как вы думаете, вы когда-нибудь узнаете своего слушателя?» — осведомился Брайанкорт.
Телени вновь остановил взгляд на мне и еле слышно произнес:
«Возможно».
«Но каким образом вы раскроете эту тайну?» — спросил Одилло.
«Его видения должны совпасть с моими».
«Я знаю, каким было бы мое видение, если бы таковое мне явилось», — промолвил Одилло.
«И каким же?» — осведомился Куртуа.
«Две лилейно-белых груди с сосками, похожими на два розовых бутона, а ниже две влажные губки, словно розовые створки раковины, которые по мере пробуждения страсти раскрываются и впускают в сочный роскошный мир темно-кораллового цвета; и еще эти две пухлые губки должны быть окружены нежно-золотистым или черным пушком…»
«Хватит, хватит, Одилло, от вашего видения у меня слюнки бегут и язык жаждет почувствовать вкус этих губок», — проговорил биржевой маклер, сверкая глазами, как сатир; он явно был возбужден.
«Не это ли ваше видение, Телени?»
Пианист загадочно улыбнулся:
«Возможно».
«Что касается меня, — сказал один из молодых людей, до сих пор хранивший молчание, — то видение, навеянное “Венгерской рапсодией”, было бы либо о бескрайних равнинах и цыганских таборах, либо о людях в круглых шляпах, широких штанах и коротких жакетах, скачущих на горячих лошадях».
«Или об одетых с иголочки солдатах, танцующих с черноглазыми девушками», — добавил кто-то.
Я улыбнулся, подумав о том, насколько мои видения отличались от описываемых. Телени, наблюдавший за мной, заметил движение моих губ.
«Джентльмены, — сказал он, — видение Одилло было вызвано не моей игрой, а некой красивой девушкой, которую он пожирал глазами; что до ваших — то это просто реминисценции картин или балетов».
«Так какое же видение было у вас?» — спросил Брайанкорт.
«Я хотел задать вам тот же вопрос», — парировал пианист.
«Мое видение было похоже на видение Одилло, хотя и не во всем».
