Пьер Луис - Афродита
Ей было двенадцать, когда ее сманили с собою молодые торговцы, которые ехали в Тир, чтобы продать там слоновую кость. Она встретила их у водоема. Они украшали своих лошадей с роскошными длинными хвостами забавными кисточками. Кризи прекрасно помнила, как они подсадили ее, бледную от счастья, на лошадь — и тронулись в путь, и остановились лишь единожды за всю ночь — ночь такую светлую, что не было видно ни одной звезды.
Она также помнила их приезд в Тир: сидя на корзинах, во главе всей процессии, вцепившись в лошадиную гриву, она гордо болтала голыми ногами, чтобы показать глазевшим на них женщинам, что на ногах у нее — кровь...
В тот же вечер торговцы слоновой костью отправились в Египет. Она следовала за ними до Александрийского рынка. Два месяца спустя они оставили ее здесь — в Александрии, в маленьком домике с террасой и колоннами, с бронзовым зеркалом и коврами, с новыми подушками и красивой рабыней-индуской, которая хорошо умела причесывать куртизанок.
Кризи жила в восточном квартале, посещать который молодые греки из Брушиена считали ниже своего достоинства. Долгое время, как и ее мать, она знала только путешественников и торговцев. Она никогда не встречала вновь своих мимолетных любовников: она умела пленять — и покидать их прежде, чем пленялась ими сама. Однако многим она внушала неистовую страсть. Случалось, что хозяева богатых караванов спешили распродать по самой низкой цене все свои товары, только чтобы остаться с ней, не отлучаться от нее — и разорялись в несколько дней и ночей. На деньги этих безумцев она накупила себе драгоценностей, подушек, редкостных благовоний, тканей, затканных цветами, и четырех рабынь.
Она выучилась многим языкам и узнала сказки всех стран. Ассирийцы рассказывали ей о любви Иштар и Думузи. Финикийцы — о страсти Астарты к Адонису. Греческие девушки поведали ей об Эфесе и научили странным ласкам, которые ее сначала удивили, а потом очаровали настолько, что вскоре она и дня не могла обойтись без них. Ей также стало известно искусство любви Аталанты, и она узнала, что даже девственница, играя на флейте, может довести до изнеможения самого сильного мужчину. Наконец, ее рабыня-индуска терпеливо, в течение семи лет, обучала ее малейшим тонкостям сложного искусства сладострастия, известного куртизанкам из Палиботра.
Ибо любовь, как и музыка, — искусство. Она дарует сходные ощущения — столь же нежные, столь же трепетные... иногда более острые; и Кризи, которая знала все ритмы и мелодии, теперь считала себя, и не без основания, гораздо более великой артисткой, нежели сама Планго, которая играла во Храме.
Вот так она прожила семь лет, не мечтая о жизни более разнообразной или более счастливой, чем та, которую вела. Но незадолго до своего двадцатилетия, когда она стала походить более на женщину, чем на девушку, и впервые узрела под грудями очаровательную складочку, намекающую на зарождающуюся зрелость, ей внезапно захотелось чего-то иного.
И однажды, проснувшись через два часа после полудня, разомлевшая после слишком долгого сна, она легла поперек кровати, подперев ладонью щеку, раскинув ноги, и длинной золотой булавкою начала прокалывать симметричные дырочки в зеленой полотняной подушке.
Она была погружена в задумчивость.
Сначала она проколола четыре маленькие дырочки, из которых получился квадрат, и еще одну — по центру. Затем еще четыре дырочки, чтобы сделать квадрат больше. Затем она попыталась превратить квадрат в круг, но это показалось ей слишком сложным. Тогда она начала прокалывать дырочки где попало и кричать: «Джала! Джала!» Джалою называли рабыню-индуску, хотя ее настоящее имя было Джаланташтшандратшапала, что означало Подвижная, как Отражение Луны На Воде. Однако Кризи была слишком ленива, чтобы хоть однажды произнести все это имя целиком.
Рабыня вошла и стала у дверей.
— Джала, кто был здесь вчера?
— Ты разве не знаешь?
— Нет. Я на него не смотрела. Он красив? Я была такой уставшей, что, кажется, все время спала. Ничего не помню! В котором часу он ушел? Вчера? Сегодня рано утром?
— На восходе солнца. Он сказал...
— Что он оставил? Много? Нет, не говори. Мне это безразлично. Так что он сказал? После его ухода никто не приходил? Он вернется? Дай мне мои браслеты.
Рабыня принесла шкатулку, но Кризи даже не взглянула на нее, а вдруг, воздев руку так высоко, как только могла, простонала:
— Ах, Джала, Джала! Мне бы так хотелось чего-нибудь необычного!
— Необычно либо все, либо ничего, — произнесла Джала. — Все дни похожи друг на друга.
— Нет, не так. По крайней мере, когда-то было не так. Всегда, во всех странах мира, боги спускались на землю и любили земных женщин. Ах, на каком ложе мне нужно их ожидать? В каких лесах искать? Какие вознести молитвы, чтобы явились те, кто научит меня чему-то... иному... или заставит все забыть? А если боги не хотят больше спускаться на землю, если они уже умерли или слишком состарились, неужели я так и умру, Джала, не встретив человека, который внесет что-то невероятное в мою жизнь? Пусть даже роковое!
Она перевернулась на спину и сцепила пред собою пальцы рук.
— Если бы кто-то обожал меня, мне бы доставило неистовое наслаждение заставить его страдать, даже если он умрет!.. Те, кто приходят ко мне, недостойны ни ласк моих, ни слез. Но, в конце концов, это моя вина. Зову их я, как же они могут меня любить?
— Какой браслет ты наденешь сегодня?
— Надену все! Но оставь меня. Мне никто не нужен. Выйди на ступеньки, если кто-то появится, скажи, что я занята с моим любовником, черным рабом, которому я плачу... Ступай.
— Ты не выйдешь?
— Выйду, но одна. Я сама оденусь. Я уйду и не вернусь! Убирайся. Убирайся!
Она спустила ногу на ковер, потянулась и встала. Джала тихонько вышла.
Скрестив руки на затылке, она прошлась по комнате, изнемогая от наслаждения, которое ей доставляли холодные плитки пола, прикасаясь к влажным и разгоряченным после сна ногам. Затем она вошла в купальню.
Она испытывала восторг, глядя на себя в воде. Ей казалось, что она — большая раскрытая перламутровая раковина, лежащая на скале. Ее кожа была безукоризненно гладкой; ноги в голубом свете воды превращались в бесконечную линию, а руки приобретали неузнаваемые очертания. Тело становилось таким легким, что она могла приподняться, опираясь на два или три пальца. Затем она лениво погружалась, опускалась на мрамор, и мягкая волна ласкала подбородок, губы, словно покрывала их сладострастными поцелуями.
Именно в час купания Кризи начинала обожать себя. Одна за другой все части ее тела становились объектом восхищения и любви. Она проводила время в очаровательных играх со своими волосами и грудями. Иногда она уступала своим желаниям, и тогда все ее расслабленное тело жадно впитывало в себя непродолжительные ласки.
