Анаис Нин - Дневник 1931-1934 гг. Рассказы
Холодный горный воздух и безупречная чистота кальвинистской Швейцарии («места, где инстинкты заморожены», — напишет она Миллеру в письме от 3 февраля) должны были помочь ей оглядеться. «Меня немного тошнит от этого русского упоения страданиями», — признается она в том же письме в Дижон. Здесь она пишет и получает письма. Особенно оживленная переписка ведется с Генри Миллером. Они, и живя в одном городе, все время писали друг другу.
Миллер пишет ей длинные страстные письма, которые тут же рвет. По словам одного из его биографов, в нем жил «невротический страх голодной смерти» и он грезил о том, как его поддержат ее деньги и ее связи. И она посылает ему деньги, пишет письма, думает о нем… и приходит к решению, что никогда не позволит ему прикоснуться к ней, она останется верной Джун.
История отношений внутри треугольника Анаис — Генри — Джун гораздо подробнее, чем в нашем издании «Дневника», рассказана в повести «Генри и Джун» (1986), являющейся, по сути, соответствующими фрагментами дневников Анаис Нин за 1931–1932 годы без каких-либо изъятий (т. н. «неочищенный» дневник). По этой повести в 1991 году был поставлен одноименный фильм режиссером Филиппом Кауфманом, где характер Анаис Нин был убедительно сыгран блистательной Марией Медейрас. Генри, истерзанный в свое время связью Джун и Джин, мучительно допытывался правды об отношениях между его женой и ее подругой. Комментируя более поздние фрагменты дневника, мы еще остановимся на этой коллизии… Можно с уверенностью сказать только, что если не в физиологическом, то в психологическом плане Анаис и Джун были любовницами.
Письмо от 29 января, подробно описывающее окружение Генри в Дижоне (с образами смерти, раскаяния, мертвецкой, новелл Эдгара По), сообщающее, что он только недавно узнал, что весь его преподавательский труд будет оценен лишь предоставлением бесплатного крова и стола, напоминает Анаис, чтобы она писала своему «Достоевскому в Сибири», так он хоть ненадолго «окажется дома» в Лувесьенне. Но в это время ей самой надо искать спасения. На нее внезапно накатывает страшная тоска по Хьюго; она звонит ему, он приезжает и увозит жену домой. Она чувствует себя «одержимой» — так называется ее нынешняя дневниковая часть — и начинает новый дневник, вполне подходящий для добропорядочной супруги. Что ж, ее существо раздваивается, и появляются два дневника. Один — «Одержимая» — представляет собой толстую кожаную тетрадь, начатую 2 февраля; второй, вполовину меньше по размеру, открывается 16 февраля утверждением, что «одержимость» эта была плодом воображения. Действительно ли это шизофреническое расщепление личности или невинная попытка отвести мужу глаза?
А переписка с Миллером идет с неослабевающей интенсивностью, недаром февральские записи в отредактированном дневнике начинаются с фразы: «Меня захлестывает обилие и мощь писем от Генри». Переписка Анаис Нин и Генри Миллера составляет солидный том, изданный Понтером Штульманом — «А Literate Passion: Letters of Anais Nin and Henri Miller, 1932–1953». В этих письмах они обмениваются мыслями по поводу пережитого и прочитанного, они делятся воспоминаниями и о своих прошлых «любовях». Генри не стесняется в выражениях, и Анаис осторожно предупреждает: «Остерегайтесь хоть немного вашей гиперсексуальности» (письмо от 12 февраля). В ответ следует знаменательное признание: «Вы, пардон, совсем не знаете мужчин. Я фантастически нормален. Это правда, что я плаваю в бескрайнем океане секса, но в реальной жизни число моих заплывов невероятно ограниченно».
Дижонская переписка — начало романа Анаис и Миллера. Но это не только страстные письма тянущихся друг к другу мужчины и женщины, это переписка литератора с литератором. Генри посылает Анаис рукопись «Молох, или Языческий мир» — повесть о жизни со своей первой женой. Анаис — «Роман с Джоном» — о ее краткой связи с профессором Джоном Эрскином. Они помогают друг другу: он поправляет ее бедный английский, она указывает на его длинноты в «Crazy Cock». И, конечно же, в письмах продолжается обсуждение «проблемы Джун».
Наконец Генри возвращается. Он прибывает на вокзал Монпарнас, оставляет свой нехитрый багаж в «Отель Сентраль» и встречается с четой Гилеров в ресторане. Когда Анаис видит, как Генри приближается к их столику, она понимает, что это счастье.
Теперь, в последние дни февраля, они встречаются ежедневно в знаменитой «Ротонде» на углу бульваров Монпарнас и Распай или в «Викинге».
Апрель, 1932
Сегодня я познакомилась с Фредом Перле[16].
Этакий грустный клоун: застенчиво держится, глаза печальные. Он все время поддакивает Генри, он его эхо и его зеркало.
Мы сидели на кухне их новой квартиры. Фред сотрудничает с «Трибюн» и снял эту квартирку в рабочем квартале Клиши, откуда рукой подать до Монмартра и Пляс Бланш. Простой, без всяких финтифлюшек, дом.
Лестница не устлана ковром, стены тонкие, все слышно. Две комнаты и кухня. Мебель — только необходимая: кровати, столы, стулья. Когда мы сидим в кухне за круглым столом, места для расхаживания вокруг не остается.
Что-то вроде новоселья. Генри откупоривает бутылку вина. Фред готовит салат. Фред кажется таким бледным рядом с Генри. Бледным и болезненным.
Генри говорит: «Вот первая женщина, с которой я могу быть совершенно откровенным».
— Ну-ка, засмейтесь, Анаис — откликается Фред. — Генри очень любит, когда вы смеетесь. Говорит, что вы единственная женщина с истинным чувством смешного и с мудрой терпимостью.
Несколько кастрюль, разномастная посуда с «блошиного рынка», сносившиеся рубашки вместо кухонных полотенец. К стенам прикноплены список книг, которые надо достать, лист с меню на завтрашний день, газетные вырезки, репродукции, акварели Генри. Генри ведет дом с истовостью голландского дворецкого. Он на редкость опрятен и аккуратен. Никаких немытых тарелок кругом. Просто монашеская обстановка, никаких тряпок, никаких украшений. Чистота. Белые и светло-серые стены.
Вчера Генри приехал в Лувесьенн. Совсем другой Генри. Вернее, Генри, которого я угадывала в другом, в общем-то изученном мною Генри, в том Генри, что обо всем отзывался пренебрежительно. А этот Генри мог понимать: он обладал чувствительностью.
Он выглядел очень серьезным. Ожесточенность сгорела в нем дотла. Его грубость магическим путем превратилась в достоинство, в силу. Он получил от Джун письмо. Написанное карандашом, безумное, бессвязное, детские каракули, сквозь которые рвался вопль о ее любви к нему. «Такое письмо все стирает в порошок…» Я почувствовала, что вот он, момент показать ему Джун, какую я узнала, подарить ему Джун — «потому что ты полюбишь ее еще больше. Это — прекрасная Джун. В другое время я поостереглась бы, потому что ты стал бы смеяться, над моим портретом, глумиться над моей наивностью. Но сегодня я знаю, что ты не станешь…»
