Пьер Луис - Афродита
Подходила к концу вторая перемена блюд. Уже подали фазана с пряностями; лебедя, которого жарили прямо в перьях на медленном огне сорок восемь часов. Здесь же, на огромном блюде, возвышался белый павлин, казалось, только что высидевший восемнадцать жареных фазанят. Даже после того, как гости выбрали самые лакомые кусочки, еще оставалось на добрую сотню голодных. И все же это не шло ни в какое сравнение с последней переменой.
Этот апофеоз кулинарного искусства (в Александрии давно не видывали ничего подобного!) представлял собою молоденького поросенка, одна половинка которого была обжаренной, а другая — тушенной в особом бульоне. Было невозможно понять, как его удалось приготовить, а главное — каким образом его брюхо заполнили множеством яств. Он был нашпигован перепелами, цыплячьими желудочками, жаворонками, изысканными приправами, рубленым мясом, и это изобилие в поросенке, казавшемся не тронутым ножом, вызывало восторг и изумление. Гости издавали восхищенные восклицания, а Фастина даже попросила дать ей рецепт приготовления необычайного блюда. Фразилас с улыбкой произнес несколько изысканных метафор, Филодем сочинил игривое двустишие, что вызвало приступ хохота у уже изрядно опьяневшей Сезо; но в это время Бакис велела рабам подать каждому гостю семь кубков с семью различными винами, и беседа почти угасла.
Тимон повернулся к Бакис:
— Почему ты была столь сурова к бедной девушке, которую я привел с собою? Ведь у нее та же профессия, что и у тебя. На твоем месте я скорее уважал бы нищую куртизанку, чем знатную матрону.
— Да ты просто сумасшедший! — отмахнулась Бакис, но Тимон не отставал:
— Да, я часто замечал, что сумасшедшими называют именно тех, кто изрекает истину. Миром правят парадоксы!
— Друг мой, да спроси любого: какой знатный человек заглядится на девушку, у которой нет ни одного украшения?
— Да хотя бы я, — спокойно ответил Филодем.
Женщины воззрились на него с дружным презрением.
— В прошлом году, на исходе весны, когда изгнание Цицерона заставило меня тревожиться о собственной безопасности, я пустился в небольшое путешествие. Я уехал к подножию Альп, в местечко Оробия, на берегу озера Клизиус. В этом местечке было не более трехсот женщин, и одна из них стала куртизанкой, чтобы сберечь добродетель остальных. Дом ее можно было узнать лишь по букету цветов, прикрепленному к дверям, но сама она ничем не выделялась среди других женщин. Она и не подозревала о существовании румян, духов, прозрачных накидок и щипцов для завивки. Не умела толком ухаживать за своей красотою и удаляла волосы с помощью липкой смолы, как если бы выпалывала сорняки на мраморном дворике. Брезгливость охватывала при мысли о том, что она круглый год ходила босиком, и я не мог отважиться целовать ее ноги, хотя очень люблю целовать ножки Фастины, кожа на которых нежнее, чем на руках у той женщины из Оробии. Однако было в ней такое очарование, она так влекла к себе, что, держа ее в объятиях, я забывал о красавицах Рима, Тира и Александрии, вместе взятых.
Нократес понимающее кивнул и, глотнув из кубка, сказал:
— Величайшим наслаждением в любви я назову миг, когда впервые открывается нагота женщины. Куртизанкам следовало бы знать это и использовать для очарования мужчин. Ведь частенько они делают все возможное, чтобы нас разочаровать. Что может быть неприятнее, чем волосы, спаленные горячими щипцами? Чем накрашенные щеки, румяна с которых липнут к губам любовника? Чем накрашенные ресницы, с которых осыпается угольная пыль? Я бы еще понял приличных женщин: они хотят окружить себя толпою поклонников, но не вправе открыть своего главного очарования. Но куртизанки, у которых вся жизнь проходит в постели, могут себе позволить украсить ее совсем другой красотой, чем та, которую они демонстрируют на улице!
— Ты в этом ничего не смыслишь, Нократес, — с улыбкою вмешалась Кризи. — Ведь прежде чем понравиться в постели, я должна понравиться на улице! Прежде чем удержать любовника, я должна его соблазнить! Никто не обратит на нас внимания, если мы не накрасим глаза и губы. Маленькой крестьянке, о которой рассказывал Филодем, в том не было необходимости: в своем городишке она была одна; но ведь в Александрии пятнадцать тысяч куртизанок, которые беспрестанно соперничают между собою.
— Разве тебе не известно, что истинная красота не нуждается в украшательстве?
— Хорошо, тогда попробуй, наряди красавицу в дурную, старую тунику, а уродливую Гнатену — в роскошную накидку, и посмотри, какую за них дадут цену. Ручаюсь, что Гнатена принесет тебе целых две мины, а красотка — не более двух оболов.
— Мужчины — глупцы, — заключила Сезо.
— Нет, они просто лентяи. Им даже лень выбирать красивейшую!
— С одною стороной я соглашаюсь, — сказал Фразилас, повернувшись к Сезо и целуя ее, — но и с другою не могу не согласиться! — И он отдал должное мудрости Кризи, наградив ее столь же нежным поцелуем.
Здесь, одна за другой, появились двенадцать танцовщиц. Впереди шли две флейтистки, а заключала процессию музыкантша, игравшая на тамбурине.
Танцовщицы поправили повязки, намазали сандалии белой смолою и, воздев руки, ждали начала музыки.
Нота, другая, аккорд — и двенадцать танцовщиц легко и слаженно задвигались перед гостями. Каждое их движение было исполнено неги и ленивой чувственности. Им было немного тесновато, и порою они сталкивались, словно волны, которые ударяются одна о другую в небольшой бухточке. Но вот они разбились на пары и, не прекращая танца, расстегнули пояса и вдруг сбросили накидки. Запах нагих женских тел заполнил залу, заглушая даже аромат цветов и вин. Их фигуры клонились то вправо, то влево, красотки поводили бедрами, поигрывали животами и закрывали руками глаза. Они резко сгибались и разгибались, едва не переламываясь в талии, их тела сливались, груди упирались в груди, тесно смыкались животы...
Чье-то горячее бедро коснулось руки Тимона.
— Что об этом думает наш друг? — спросил Фразилас своим тонким насмешливым голосом.
— Я счастлив! — отвечал Тимон. — Наконец-то сегодня я понял предназначение женщины.
— Только сегодня?! Ну и что же понял?
— Женщина создана, чтобы быть проституткой. С большим или меньшим искусством, это неважно.
— Ничего себе!
— Если ты не согласен, Фразилас, то докажи, что я неправ. А ведь ты знаешь, что ничего нельзя доказать, ибо не существует абсолютных истин. В философии оригинальность еще более призрачна, чем банальность.
— Подай мне лесбосского вина, — со вздохом попросила Сезо рабыню. — Оно покрепче.
— Мне кажется, — вновь заговорил Тимон, которого трудно было смутить даже таким откровенным невниманием, которое сегодня демонстрировала Сезо, — что замужняя женщина, которая посвящает всю себя человеку, откровенно обманывающему ее, но отказывает в любви другим; которая дает жизнь детям, уродующим ее тело, еще до своего рождения, и порабощающим после этого, — мне кажется, такая женщина лишает свою жизнь всякого смысла, и брак для женщины — всегда проигрышная сделка.
