Пьер Луис - Афродита
Она поклонилась, подала ожерелье жрецу и собралась было уходить, но жрец жестом остановил ее:
— Что ты хочешь от богини за все эти дары?
Кризи улыбнулась, качнула головой и ответила тихо:
— Ничего.
Затем она прошла мимо неподвижной процессии, вытащила из корзины с цветами розу и зажала ее в зубах.
Одна за другой женщины потянулись из Храма. Наконец он опустел, и двери затворились.
Деметриос остался один, затаившись в пьедестале богини. Он не пропустил ни жеста, ни слова, и когда все кончилось, еще долго сидел недвижим, снова объятый смятением — и сомнениями.
Совсем недавно казалось, что он уже излечился от вчерашнего безумия и ничто не обратит его мысли к этой странной женщине, Кризи.
Но ему казалось так, пока она вновь не появилась перед его глазами.
Женщины, о женщины! Если вы жаждете вечной любви, не покидайте того, кто любит вас! Пусть глаза его неустанно насыщаются вашею красотою!..
То, что испытал Деметриос при виде Кризи, было сродни удару кинжалом в сердце, и нечего было даже мечтать исцелить эту смертельную рану одним лишь усилием воли. Он сам себе казался рабом, прикованным цепями к колеснице триумфатора. Освободиться невозможно!
Так, сама о том не подозревая, Кризи вновь взяла его в плен.
Он заметил ее еще издалека, при входе в Храм, ибо на ней была та же золотисто-желтая накидка, что и при первой их встрече на дамбе, ночью. Она шла неторопливо, плавно покачивая бедрами, и, казалось, смотрела прямо на Деметриоса, словно догадывалась, что он скрывается за камнями.
В первый же миг он понял, что вновь принадлежит ей. Когда она сняла с пояса свое бронзовое зеркальце и на какое-то мгновение заглянула в него, словно прощаясь, взгляд ее был странно загадочен. Когда она, вынимая из волос медный гребень, подняла руку, все ее стройное тело обрисовалось под накидкой, и солнечный лучик проскользнул во влажную подмышечную впадинку. Наконец, когда она наклонилась, снимая свое изумрудное ожерелье, в вырезе ее одеяния обнажилась тенистая ложбинка меж грудей, где можно было скрыть маленький цветок, и Деметриос ощутил неодолимое желание обратиться в этот цветок, который Кризи спрячет на груди, и тогда он сможет без помех целовать ее влекущее тело. Но еще более того он возжелал здесь же, в Храме, немедленно сорвать с Кризи все одежды... И тут она заговорила.
Она говорила, и каждое ее слово причиняло ему страдание.
Белая, как мраморная статуя, украшенная золотом своих волос, она превозносила наслаждение, которое испытывала, продавая свою любовь. Она бесхитростно и бесстыдно говорила о том, что дверь ее дома открыта каждому прохожему, что ее тело принадлежит всякому, кто хорошо заплатит, а щеки ее розовеют от поцелуев молоденьких девушек. Она говорила о том, как порою устают ее глаза и губы, проданные на ночь, ее волосы, терзаемые грубыми руками, — о том, как зарабатывала на жизнь своею божественной красою.
Именно эта ее доступность волновала Деметриоса до того, что ему пришлось вцепиться в ручку маленькой дверцы, которая скрывала его убежище, чтобы не выскочить, не броситься к Кризи — и не овладеть ею тут же, на глазах жреца и куртизанок, покрывая ее пленительное тело беспощадными ударами и неистовыми поцелуями. Воистину, женщина лишь тогда неотразима, если есть за что ревновать ее!
И когда, преподнеся богине в дар свое ожерелье взамен того, которое она надеялась получить, Кризи направлялась к дверям, она уносила с собою волю и свободу Деметриоса... словно ту самую маленькую розу, стебель которой ласкали ее губы и терзали мелкие острые зубы.
Деметриос заставил себя дождаться, пока Храм опустеет, и вышел из своего убежища.
Он с тревогой поднял глаза на статую, ожидая, что в нем вспыхнут прежние терзания. Но ничего не произошло. Перед ним было красивое изображение красивой женщины — холодное, мраморное, неживое.
Статуя!
И ни отзвука былых раскаяний не отозвалось в его душе. Спокойно, бестрепетно он поднялся на пьедестал, снял с шеи богини Ожерелье из Настоящих Жемчужин Анадиомены и спрятал его в складках своих одежд.
Легенда о чарующей лире
Он шел стремительным шагом, надеясь нагнать Кризи по пути в город, словно опасаясь, что, если будет медлить, то вновь потеряет мужество и силы.
Пыльная дорога раскалилась добела, и Деметриос вынужден был щуриться, словно в глаза ему било полуденное солнце. Он шел, почти ничего не видя, и чуть не столкнулся с четырьмя рабами, возглавлявшими процессию. Деметриос посторонился; в этот миг певучий голос произнес:
— Любимый, как я рада!
Он вскинул голову: перед ним в паланкине восседала царица Береника.
Она приказала носильщикам опустить паланкин и протянула руки к своему любовнику.
Деметриос едва не закричал от досады, он готов был повернуться и броситься прочь, но не осмелился отказать царице и уселся рядом с нею в паланкин.
Тогда царица Береника, расхохотавшись, словно безумная, откинулась на подушки и принялась перекатываться по ним, будто кошка, зовущая поиграть с нею.
Ее носилки представляли собою настоящую спальню, которую могли поднять только двадцать четыре раба. Не менее десятка женщин вполне поместились бы в этом паланкине, улегшись на мягком голубом ковре среди подушек и накидок; потолок был так высок, что приходилось встать во весь рост, чтобы дотянуться до него. Спальня была длинная, но не очень широкая, а с боков носилки были задернуты легкими желтыми занавесями, пропускавшими солнечный свет. Пол, сделанный из кедра, обтягивал оранжевый шелк.
С потолка ниспадала золотая сеть, осенявшая статуэтку Астарты, отлитую из серебра и украшенную слоновой костью. Возле нее висела лампа, спорившая своей яркостью с солнечным светом.
Царица возлежала между двух рабынь-персиянок, которые обмахивали ее опахалами из павлиньих перьев.
Береника глазами указала скульптору место рядом с собою и повторила:
— Любимый, как я рада!..
Она коснулась его щеки:
— Я разыскивала тебя, милый, где ты был? Мы не виделись с позавчерашнего дня! Если бы я тебя не встретила сейчас, то умерла бы от тоски. Так грустно в этом паланкине одной! Когда мы переходили мост Гермеса, я одну за другой побросала в волны все мои драгоценности, чтобы посмотреть, как по воде пойдут круги и хоть немного развлечься. Видишь, на мне больше нет ни колец, ни ожерелий. Я сижу у твоих ног, словно жалкая нищенка.
Она потянулась к его губам. Рабыни отодвинулись вглубь носилок, а когда царица зашептала слова любви, зажали ладонями уши, боясь услышать что-нибудь лишнее.
Но Деметриос молчал, не отвечая на ее ласки, слушал рассеянно. Он видел только кровавую рану ее улыбки и подушку, черную от ее волос, которые она, ложась, всегда распускала, чтобы голова отдохнула от их тяжести.
