Вероника Мелан - Ассасин
И сама же рассмеялась собственным мыслям — нам всегда свойственно просить о большем, не так ли?
Точно, свойственно. А после первоначального вихря эмоций проснулось и любопытство — и что же он выбрал?
В коробке, где ранее обнаружилась записка, лежало неземной красоты золотисто-розовое вечернее платье. Еще не развернув его полностью, я уже знала, что это — не чета моему бывшему наряду от «Монтильи». Под пальцами водопадом струился и переливался всеми оттенками заходящего солнца гладкий шелк, воротник и пояс были отделаны мелким сверкающим бисером, по низу расклешенной юбки вился широкий мерцающий узор.
— Вот это да! — прошептала я в восхищении. — Сколько же такое может стоить?
Бирка указывала, что модель называется «Кассандра», но цена на ярлычке отсутствовала.
Я покачала головой.
«И конечно же, размер окажется подходящим». — Вот уж в чем я не сомневалась, так это в глазомере Рена, которым при нашем близком знакомстве уже дважды измерил меня не только глазами, но и всем остальным.
Спустя пару минут я заставила себя отложить «Кассандру» в сторону и открыла другие коробки. В них тоже нашлись платья — длинное темно-синее и коктейльное коньячного цвета.
— Зачем? — повторила я в пустоту комнаты, осторожно касаясь шикарных нарядов. — Не иначе как ты сам желаешь, чтобы я втрескалась по уши.
Нет, он, наверное, этого совсем не желал — просто пытался искупить вину за то самое, испорченное, вот только это уже не имело значения — к этому времени мои чувства разгорелись ярко.
Мягкая ткань коснулась щеки, я вдохнула ее совершенно новый «магазинный» запах и покачала головой.
— Рен… Рен.
Вечером, лежа в постели, я никак не могла перестать думать о завтрашней встрече. Все гадала, где она состоится, о чем пойдет разговор, как все закончится… Ведь оно не закончится насовсем? Никак не могла решить, какое из трех выбранных платьев надеть.
«Интересно, какое больше всех понравилось ему самому?»
Все три были прекрасны. Стоило надеть любое, как широкое зеркало в спальне, невзирая на мои придирки к собственной внешности, отражало не узкобедрую и довольно тощую девицу, а прекрасную королеву.
За окном было темно, часы у ночника показывали двадцать минут двенадцатого, но сон не шел.
Неугомонное сознание вместо того, чтобы успокоиться и соскользнуть в дрему, рисовало мне Рена — его глаза, нос, губы, подбородок. Интересно, каким он становится среди друзей? И есть ли они у него?
И как сильно преображала черты его лица улыбка. Слабая — полунамек — или широкая, она превращала сурового воина в дерзкого, веселого и крайне привлекательного мальчишку. Мальчишку, в которого слишком просто было влюбиться.
«Ты это сделала и без его улыбки».
Точно.
А уж с улыбкой…
Черт бы подрал его. Как это называется, если не любовь? Думать о ком-то часами напролет, вспоминать все сказанные слова, мечтать, надеяться, тлеть изнутри, маяться, изнывать и без повода улыбаться?
Любовь. Именно так.
«Создатель, я влюбилась». И влюбилась в того, кого совсем не знаю. Кому так сложно открыться, кому сложно найти для меня лишний час, кому даже не пришло в голову спросить мой номер телефона.
Ничего, все еще изменится. Изменится, потому что есть завтра.
Глава 5
В комнате царил полумрак.
Вернувшись домой под вечер, Рен сразу же поднялся в кабинет.
Бросил на стол папку с бумагами, которую намеревался посмотреть, подошел к вмонтированному в стену бару и некоторое время рассматривал ряд стеклянных бутылок, раздумывая, что же выпить.
Выбор пал на виски. Бутылка тут же была извлечена на свет, пустой стакан наполнился янтарной жидкостью до самых краев.
Декстер расстегнул рубашку, снял с пояса оба ножа, бросил их на кровать, сел в мягкое кожаное кресло. Сегодня ему предстояло принять решение.
Решение окончательное и бесповоротное. Желательно верное решение.
Слишком отчетливо он в последнее время ощущал, как безвозвратно (нет, еще не безвозвратно) меняется его четкий и отлаженный мир — кренится, сходит с орбиты, теряет знакомые очертания. Чувствовал, как ось, вокруг которой так долго происходило привычное движение мыслей, вдруг прогнулась, причиняя ненужный и болезненный дискомфорт.
Сколько раз за последнее время он совершал импульсивные необдуманные поступки? Почему его мозг перестал держать мощный заслон рациональности, постоянно пропуская сквозь железную броню нежелательные образы и мысли? Куда подевалась привычная холодность и логичность?
Рен залпом осушил стакан, протянул руку к стоящей на столе бутылке, снова наполнил его.
Что случилось с его внутренним спокойствием? Неужели он утратил контроль? С каких пор он начал пить каждый вечер в надежде избавиться от преследующих его мыслей?
Эллион.
Да, Эллион. Все начало меняться с ее появлением.
«Дурочка. Сентиментальная, влюбленная дурочка. Слишком нежная, слишком доверчивая, слишком открытая».
Его беспокоили собственные чувства, угнетал сам факт их появления.
Нет, он не корил себя за то, что спас ее там, в «Сэнди-Паласе», — так подсказывала интуиция, а тренированный ассасин не умел не доверять ей.
Нет, спас — и все правильно. Но зачем он назвал ей свое имя, кто тянул за язык? И назвал его сам, по доброй воле, ведь никто не приставлял к горлу нож. Да если бы кто и приставил, он справился бы с врагом за секунду, но как справиться с собой?
Рен невесело усмехнулся.
Если бы ему угрожали ножом, все было бы куда проще и закончилось бы через секунду. Но нет, он и без ножа сказал ей то, о чем знали лишь единицы. Непростительная глупость. Он осознал это сразу же, как только произнес вслух то, чего не должен был, но тем не менее предпочел оставить все как есть. Завтрак, сентиментальные истории…
А еще согласился встретиться вновь. Зачем?
Рен медленно крутил стакан в руках — размышлял, анализировал, пытался отыскать первоисточник для нелогичности в собственном поведении — проще говоря, брешь.
Он вспомнил их первую встречу, когда она смотрела на него как на бога — дурочка, тогда ей следовало бежать со всех ног, но она не убежала. Вспомнил, как она села в его машину, как ждала на берегу океана, как пыталась изо всех сил защитить зажатый в руке черный камешек — тот самый, из вазы на столе. Еще и боролась с ним.
И ведь дело не в ее красоте — одной красотой сотворить с ним подобное невозможно. Невозможно потому, что в его жизни было много красивых женщин, но он никогда не запоминал ни их лиц, ни имен. Никогда не привозил в дом, не кормил завтраком, не рассказывал про Антонио. Никогда не ночевал в одной постели до утра, а тут совершил это дважды.
