Юрий Винничук - Весенние игры в осенних садах
К сексу у Леси была полнейшая апатия. Имея прекрасное тело танцовщицы и нежный щебечущий голос, она была лишена малейшего желания заниматься сексом. И в то же время делала это искусно. Она отдавалась покорно и с очаровательной непринужденностью, дозируя свою страсть ровно настолько, насколько я в ней нуждался.
Когда она приезжала ко мне и оставалась на несколько дней, я почти не замечал ее, она была тихая, как мышка, погруженная в себя, в свои вышивки-рукоделья, мы могли часами играть в молчанку, и что интересно – это меня устраивало, это именно то, что мне тогда было нужно: иметь рядом теплое, податливое тело и брать его, когда только пожелаю. И стоило мне подойти к ней и слегка обнять, как она сразу же откладывала вышивку, молча улыбалась, давая понять, что знает, чего я хочу, поднималась из кресла, чуть сонными и в то же время соблазнительными движениями сбрасывала халат и ложилась на диване, заложив руки под голову. Ее длинное худое тело не нуждалось в особых прелюдиях, ощупываниях, поглаживаниях, ласках, Леся разводила ноги, согнутые в коленях, так, чтобы я увидел ее чернавку во всей красе, и я входил в нее сразу, ведь она в любой момент была теплой и влажной, она такая, словно кто-то уже разогрел, завел ее, пробудил в ней страсть, и оттого Леся принимала меня с улыбкой, и неизменная эта улыбка не сходила с ее лица, пока продолжался любовный наш акт. Леся не знала, что такое оргазм, и все мои старания добиться от нее большего выражения страсти, нежели меланхолическая улыбка, заканчивались ничем. В конце концов я прекратил эти попытки возбудить ее, я смирился с тем, что она не будет подо мной ахать и стонать, сладострастно взбрыкивать, предлагая те или иные позы, и я брал ее, сосредотачиваясь лишь на своих ощущениях и собственном удовольствии.
Леся преимущественно молчала. Иногда, словно прислушиваясь к переполнявшей мой дом тишине, она спрашивала у меня:
– О чем ты думаешь?
Обычно я уходил от ответа, и она воспринимала мое молчание как должное. Наводя в доме порядок, все расставляла по местам. И была настолько наивна, что думала, будто у книг и рукописей тоже непременно есть свое место, и она находила его там, где подсказывала ей интуиция. Жаль, что подсказки эти всегда были ошибочны. Весь мой гардероб она старательно развешивала. Казалось, что если бы у меня была деревянная нога, то и она красовалась бы на вешалке.
Леся так и осталась для меня загадкой, точнее, не она, а ее влагалище, готовое в любую минуту принять мой брандспойт и получить порцию спермы. Леся была выгодна еще и тем, что не могла забеременеть без вмешательства медиков и разных процедур, так что мы не предохранялись, и я брал ее по три-четыре раза в день. Иногда это все переходило в рутину, и я подолгу не мог кончить, в таком случае призывал на помощь сексуальные фантазии, представлял себе, что я не с Лесей сейчас, а с какой-нибудь знойной дамочкой, повстречавшейся мне на улице или на литературном вечере, знакомой или незнакомой – какая разница. Конечно, активные женщины доставляли мне большее удовольствие, но такие страстные натуры принуждали и к более активному сожительству, требовали к себе внимания, им хотелось без умолку тараторить о том, что было интересно только им, они совали нос в мои дела, даже в мои рукописи, лезли напролом в душу, стараясь выловить в ней что-то полезное для себя, или же стремились к настоящим, а не сексуальным чувствам, заставляя меня врать, выкручиваться, говорить «люблю». Однако именно этого я тогда хотел меньше всего. Леся казалась мне счастливым исключением. По крайней мере, в первый месяц.
А когда однажды, едва скатившись с нее, я услышал от меланхолически улыбающейся Леси: «Ты меня любишь?» – то с огорчением подумал, что исключений не существует, точно так же, как нет исключений и для ответа на подобный вопрос: «Конечно, люблю». Впрочем, ничего в ее лице не изменилось, улыбка оставалась прежней, словно я ничего не отвечал, а она и не спрашивала, взор ее странствовал по белой пустыне потолка, провожая за горизонт невидимый верблюжий караван. Я полагал, что после этого придет черед других вопросов: «Расскажи, как ты меня любишь?» или «Ты действительно любишь меня?», и в моей голове уже брезжили варианты давно готовых ответов, но ее губы больше не шевельнулись, она лежала полная грез и счастья с раскинутыми руками и ногами, будто на поле боя. Такой и осталась в моей памяти.
Ибо она была исключением. Впрочем, когда через неделю, все в той же позе и с той же унылой улыбкой, она спросила: «Расскажи, как ты меня любишь?», я окончательно убедился в том, что исключений действительно не существует, как не существует исключений и для ответа: « Я люблю тебя больше всего на свете». И снова ее лицо оставалось прежним, улыбка не расползлась, не выгнулась радостно полумесяцем, глаза продолжали следить за караваном верблюдов, и я подумал: если она и в самом деле видит на потолке верблюдов, то одним из этих верблюдов могу быть я, и я непременно буду верблюдом, если дождусь следующего вопроса: «Как ты считаешь, нам свадьбу сыграть лучше летом или осенью?»
С Лесей я познакомился там же, где и с Лидой, – в «Вавилоне».
2
Стоит нам с Ольком войти в «Вавилон», как наши глаза профессиональных ебарей моментально оценивают панораму потенциального секса.
– Вон те… слева… – мурлычет Олько сквозь зубы, и мы подходим к столику, за которым ждут не дождутся чего-то две милые девушки лет восемнадцати.
Перед охотой мы с Ольком расписываем свои роли на много шагов вперед. Первым вступаю в разговор я, ведь даже если эти барышни нам совсем незнакомы, то в девяносто девяти случаях из ста девушки, посещающие «Вавилон», меня прекрасно знают.
– Привет, – начинаю я.
– Привет, – расплываются они в радостных улыбках, а их игривые глазенки так и мечутся – слева направо и справа налево.
– Вы не видели Зеника? – бросаю первое, что пришло на ум.
Они начинают вежливо что-то там городить про Зеника, который нам, разумеется, на фиг не нужен, и если бы он сидел где-то тут, я бы спросил у девушек про какого-нибудь другого завсегдатая «Вавилона». Следующая моя фраза звучит так:
– Познакомьтесь – это Олько.
Пожалуй, на этом моя функция запевалы заканчивается, далее – партия Олька:
– Девушки, что вы пьете?
Что могут пить целомудренные студентки? Ясное дело, кофе либо соки, и все же когда Олько предлагает коньяк, то никто не отказывается.
В тот вечер я был совершенно не расположен к новым знакомствам. Мы сразу заказали две бутылки «Медвежьей крови», чтобы лишний раз не дергать бармена, и, пристроившись за свободным столиком, наметанным глазом осматривали зал. Почти все столики были заняты, несколько пар виляли задницами в медленном танце. Не успели мы выпить по бокалу, как рядом плюхнулся Влодко с рюмкой коньяка. Он только что рассорился со своей девушкой и не скрывал раздражения.
