Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ
«Что за причина, — подумал старик, — больничная сиделка вздумала кататься верхом, да еще в такую непогоду», — но, тем не менее, исполнил данное ему приказание. Застоявшаяся в конюшне молодая горячая лошадь испугалась скрипа отворяемых ворот и с места галопом помчала бесстрашную наездницу в темный сосновый бор.
Ветер бушевал с необыкновенною силой, снег валил хлопьями, но Эмма не обращала на это внимания — она продолжала свой путь по незнакомым тропинкам и вскоре выехала на большую дорогу. Между тем, метель утихла, на небе ярко засверкали звезды. Но тут новая, неожиданная опасность заставила ее содрогнуться: вдали показалась стая волков. Один из них перепрыгнул через овраг, и она почувствовала, как под ней затрепетала лошадь. Но Эмма не растерялась: она выхватила револьвер, выстрелила в хищника и бешеным галопом помчалась вперед по дороге.
Волки погналась за ней, оглашая воздух хриплым воем. Но вдали, за обнаженными тополями, уже виднелась усадьба села Машкова, и вскоре Эмма благополучно добралась домой. Соскочив на землю, она потрепала лошадь по шее и передала ее старику кучеру.
Войдя в комнату, она сбросила с себя промокшую шубу, с наслаждением вытянулась на диване и задремала. Легкий стук в окно разбудил ее.
— Кто там? — спросила она, поспешно отворив форточку.
— Это я, милая барышня.
На дворе стояла молодая еврейка с отвратительной лукавой улыбкой на губах.
— Я приехала за вами, — прибавила она, — одевайтесь поскорее: моя повозка стоит на улице, я не войду к вам в дом.
XVI. Спасенная душа
Ночь была темной, несмотря на то, что все небо было усыпано звездами. С трудом подвигалась вперед обтянутая холстом повозка: колеса глубоко врезались в рыхлый снег, усталые лошади едва переставляли ноги.
— Не подозревает ли он чего-нибудь? — спросила Эмма у еврейки, продолжая начатый разговор.
— Куда ему! — возразила Рахиль. — Он ослеплен мною донельзя и, наверное, не вырвется из наших рук. Да и что могло бы возбудить его подозрение?
— А хотя бы то, что ты назначила ему свидание так далеко от Киева.
— Я сказала, что муж ревнует меня к нему, и это его успокоило.
Было уже довольно поздно, когда повозка подъехала к шинку, стоящему в нескольких шагах от большой дороги. Убогая, крытая соломой хижина была обнесена забором; на шесте перед дверью качался на веревочке пучок сухой травы — неизменная вывеска мелких кабаков. Вдали виднелась небольшая сосновая роща.
Еврейка привела Эмму в чисто прибранную комнату, где стоял сундук с приготовленным для нее платьем, зажгла свечи и попросила девушку переодеваться как можно скорее. Не прошло и двух минут, как на дворе послышался стук копыт, и вслед за тем Пиктурно вошел в шинок.
— Это он, — шепнула Рахиль, — мы будем сидеть в смежной комнате… В этой двери есть трещина, сквозь которую вам будет все видно и слышно, только не забудьте погасить свечу.
Эмма молча кивнула и начала заряжать револьвер.
Сестра милосердия превратилась в стройную, ловкую амазонку; она погасила свечку и припала к двери.
Рахиль, запрятав руки в карманы своей кацавейки, ходила взад и вперед по довольно грязной, бедно меблированной комнате, а Пиктурно, сидя верхом на стуле, не спускал с нее глаз.
— Не воображайте, что я влюблена в вас, — сказала еврейка, — поддавшись уговорам, я назначила вам свидание в этом шинке, но это ровно ничего не значит.
— Я полагал, что вы ко мне неравнодушны, — в замешательстве пробормотал Пиктурно.
— Неравнодушна? — повторила Рахиль. — Вы ошиблись.
— Если вы вызвали меня сюда для того, чтобы объявить об этом, то напрасно трудились… вы могли сделать это и в Киеве.
— Вы еще не знаете, с какой целью я приглашала вас приехать сюда.
— Перестаньте капризничать, Рахиль, — ласково проговорил студент и, встав со стула, попытался обнять свою возлюбленную, но она с гибкостью змеи выскользнула из его рук и закричала:
— Не троньте меня!
— Я вижу, мне придется сейчас же вернуться назад.
— Уезжайте! — и еврейка повернулась к нему спиною.
— Рахиль, за что вы сердитесь на меня?
Ответа не последовало. В ту же самую минуту кто-то постучался снаружи в окно, и еврейка поспешно отдернула занавеску.
— Что это значит? — спросил Пиктурно.
— Ничего, — садясь на диван, отвечала молодая женщина. — Подойдите ко мне.
Юноша охотно исполнил ее приказание и спросил, взяв ее за обе руки:
— Вы не будете больше капризничать?
— Быть может, это был не каприз, а только уловка для того, чтобы завлечь вас.
— Меня?! Да я давно уже нахожусь в вашей власти.
— Я не об этом… Для меня недостаточно того, что птичка попалась в силки, мне надо позаботиться о том, чтобы она не вырвалась из них, — и еврейка с быстротою мыши обхватила его руками и накинула ему петлю на шею.
— Что вы делаете? — воскликнул Пиктурно. — Вы хотите меня задушить!..
В комнату ворвались сообщники Рахили: Юрий, Табич и Джика, и прежде чем несчастный юноша успел опомниться, он был уже связан по рукам и ногам и лежал на полу с кляпом во рту. Он устремил на еврейку умоляющий взгляд, но та только презрительно пожала плечами. Затем студента засунули в мешок, привязали к седлу и увезли.
— Готовы ли вы, барышня? — спросила еврейка, отворяя дверь в смежную комнату.
— Готова.
— Вы видели, как ловко я все исполнила? Теперь настала ваша очередь.
— Вы увидите, как я исполняю возложенные на меня обязанности.
— Нет, не увижу… Я не могу хладнокровно смотреть на кровопролитие…
Пожалуйте… Юрий проводит вас в рощу.
Эмма поспешно надела шляпу и перчатки, взяла в руки хлыст и вышла из шинка. Юрий помог ей сесть на лошадь, и вдвоем они поскакали к лесу, где их ожидали сообщники и жертва. Пиктурно был привязан к дереву, остальные лежали вокруг пылающего костра.
Черты лица девушки показались студенту знакомыми, но наряд ее сбил его с толку.
— Мы находимся здесь в полной безопасности, не правда ли? — спросила она, обращаясь к Табичу, старику огромного роста, который утвердительно кивнул ей головой.
— Для начала, я попробую уговорить его, — продолжала Эмма, — Джика останется здесь со мною, а Табич и Юрий будут стоять на карауле и, в случае опасности, дадут мне знать с помощью свистка.
Джика была плотная, проворная женщина среднего роста, с загорелым лицом и гордой, презрительной усмешкой на толстых губах. На ней был надет овчинный полушубок, из-под которого виднелась короткая красная юбка. На ногах — мужские сапоги, голова повязана желтым платком.
