Жест Лицедея (СИ) - Моури Эрли

— Не будь меркантильным. Дворянство, прежде всего в родовом духе, а не в поместьях да сундуках с монетами. Летим, надо поторопиться. Чувствую, скоро настоящий Александр Петрович дух испустит, и надо тебе в него вселиться пока тепленький, — Весериус поднялся над крышами домов, срезая угол. — А то, понимаешь ли, преставится он, народ об этом прознает, а потом — шлеп! — и воскреснет после твоего внедрения. Нехорошо выйдет — простой люд к таким поворотам с настороженностью относится. Знаешь как…

Магистр завис, поглядывая на колокольню церкви Перуна, за которой ярко синело море.

— Что знаешь? — я не знал, но поскольку речь шла о небанальных вещах, знать хотел.

— Да ничего. Был у меня случай, когда мы время перепутали, и такой ухарь, как ты вселился в тело князя, а тот, оказывается часов двадцать назад почил, и душеньку его даже с почестями на небо спровадили. Как воскрес на столе под свечами при всех, шуму много лишнего вышло. Поэтому наша задача прибыть вовремя. Как только граф Сашка к Перуну на небеса, так ты разу в его тельце.

— Охренеть! — я завис. Завис над какой-то площадью, похожей на рынок. Теперь я не был уверен, что хочу стать графом таким способом.

— Ты чего? — пролетев немного вперед, магистр вернулся ко мне.

— Ничего. А что с тем было, который в князя вселился почти через сутки? — спросил я, и такой вопрос выдавило из меня отнюдь не чистое любопытство.

— Неудачно немного вышло. Дело даже не во множестве свидетелей, а в том… — магистр Весериус задумался: сказать? нет? И сказал: — Проблема в том, что у покойника трупное окоченение наступило, и тот… Как в народе говорят: не мог ни встать, ни перднуть. Даже в туалет, когда ему резко приспичило, слугам пришлось на руках нести. Срать хочет, аж глаза лопаются, а пошевелиться окоченение не позволяет. Еле выговорил непослушным языком: «В сортир меня! Скорее, сволочи!». Потом по всей волости гуляла страшная байка, будто покойник ожил от того, что срать захотел. Но это пол беды горемычного князя.

— Еще что? — история мне не понравилась.

— Вторая половина в том, что мозг у покойника за двадцать часов малость подпортился, и вселившийся стал полным идиотом, — неохотно пояснил Весериус. — Ни имя свое не мог вспомнить, ни дважды два сложить. Супругу паскудой рыжей начал называть, с собаками полез целоваться и сдуру все имущество дворецкому отписал. Но ты не беспокойся, это точно не твой случай. Нам нужно всего лишь поторопиться. Думаю, грибочки уже подействовали, и Сашенька в ближайшие полчаса преставится. Тепленький будет, когда мы появимся.

— Какие грибочки? — не понял я.

— Мухоморы, — облетая церковь с серебристой молнией над куполом, он направился в сторону моря. — Много мухоморов. Не слишком ясно, чего он их нажрался. Мачехе сказал, что таким способом метил в Рощу Велеса попасть. Но есть версия, что он — обычный суицидник. Суицидник с сильной аллергией на веревку с мылом и на бритву по венам.

— А чего он суицидик? Может с мачехой не в ладах?

— Да, есть кое-какие разногласия. Но сие совершенно для тебя не важно. Возможно, ты в этом найдешь даже особую прелесть. Кстати, мачеха — Ирина Львовна хороша собой. И дочка у нее — твоя будущая сестренка тоже очень ничего. Сюда давай, — он начал снижаться к двухэтажному особняку, с ухоженными клумбами у входа.

— Постой, — у меня вонзила еще одна не слишком приятная мысль. — А сколько этому Сашеньке лет? — не хотелось бы вселяться в ребенка или субъекта, уже потрепанного жизнью. Хотя я опять тупил: если в этом доме главенствует мачеха, то явно Сашенька еще не слишком зрелый мужчина.

— Семнадцать. Самый приятный возраст! Все впереди и в то же время взрослая жизнь доступна в полной мере. А сводной сестренке семнадцать вот-вот исполнится. Еще та куколка! Давай, сюда, — перед тем как влететь в открытую дверь, Хранитель пояснил: — Двигай за мной. Разговаривать можно — все равно они нас не слышат. А мы их вполне. В этом одна из прелестей тонкого плана. Эх, люблю я его. Жалко здесь многие удовольствия не в полной мере доступны.

Я хотел задержаться в коридоре, разглядывая огромную картину, на которой российские войска с триумфом входили в Париж, но Весериус поторопил:

— Давай, давай. Все это почти твое. Потом налюбуешься.

И в зал влетели мы как раз вовремя.

Седенький старичок закрыл саквояж и сообщил статной темноволосой даме:

— Увы, уважаемая сударыня, помочь ничем нельзя. Как же это прискорбно.

— Наташенька накрой его, — стоя у дивана, печальным голосом попросила статная дама. — Не могу смотреть без слез! Как же жалко! О, Перун, отчего ты так сердит на нас? В чем провинились?

Названая Наташенькой, миленькая светловолосая девица, небрежно прикрыла лицо усопшего простыней. При чем так проворно, что я не успел на него даже взглянуть, пока выплыл из-за спины статной дамы. Видел лишь, что на носу паренька, лежавшего смирно на диване, блестели очки. С круглыми стеклами как у Гарри Поттера. И это было дурным знаком — не люблю очкариков.

— Давай! Самое время! — магистр подтолкнул меня в спину, не давая и минуты на размышления.

— Что делать надо? — не понял я.

— Просто ныряй в него. Ныряй точно в воду с крутого бережка, — он даже руки лодочкой сложил и сделал движение к парню, накрытому простынкой.

Я медлил.

— Давай! — настоял Хранитель. — Ныряй и обживайся в теле. Прочувствуй его, ощути тело точно тесную одежду. Оно вмиг станет твоим. Давай, граф Разумовский, бля!

Последние слова подействовали. Я сложил руки лодочкой и нырнул в свеженький труп.

Ушел точно в омут: темно, холодно и дышать нечем. Кое-как примерил к себе чужую тушку. Первым ощущением стало онемение в руках и ногах. Онемение, тяжесть, неподвижность. Жутко не хватало воздуха. Подумалось, еще миг и задохнусь, очередной раз досрочно умру! Хотя я и так был мертвым. Или уже нет? Яснее ощутил руки, ноги и вздрогнуло сердце. Ясно почувствовал первый удар, второй, толкнувший кровь. Лишь после этого я вскочил, как ошпаренный, отбрасывая простынь и жадно хватая ртом воздух. С хрипом, точно задержавшийся под водой ныряльщик.

Статная дама и Наташенька так и отскочили от меня, широко распахнув глаза и еще шире рты. Даже седой старичок, бывший доктором, обернулся на пороге и уронил саквояж.

— Здрасьте… — прохрипел я. Хотя ясно, первое мое слово в новом теле должно было случиться другим.

— Сашенька! Живой?! Мы так перепугались! — вскрикнула статная дама. — Ну зачем ты себя этими мухоморами?

— Виноват. Дурака свалял, — признал я и почувствовал, что внутри, особо в желудке так мерзко, что меня сейчас стошнит на чудесный персидский ковер. — Туалет где? Блевать буду!

— Ну, сударыни, как хорошо все вышло! — подал голос старичок, уронивший саквояж. — Значит, мои пилюли подействовали! С небольшим опозданием, но смотрите как! В общем, вам не хворать! Вызывайте, если что! — он подхватил саквояж и заторопился к выходу.

— Совсем отупел что ли? — Наташа нахмурилась, отчего ее голубые глаза стали еще красивее. — Там туалет! — она махнула рукой вслед сбежавшему старику. — Иди давай, а то меня саму от тебя стошнит!

— Наташ, проводи его, пожалуйста, — попросила статная женщина, оставаясь все еще бледной от потрясения.

Я направился в указанном направлении. Прошел почти до конца коридора, как Наташа снова подала голос, довольно приятный, надо признать:

— Куда тебя несет?! Вот! — она дернула меня за рукав и указала на белую дверь с бронзовой ручкой. — У тебя от грибов последние мозги растворились?

— Да, что-то память отшибло. Извини, — сказал я, подумав, будто тема с провалами в памяти мной в ближайшие дни станет очень востребована. Ведь я вообще нихренашеньки не знаю ни об этом мире, ни даже об этом доме. И о собственной семье ничего не знаю. Вот мой отец, кажется, Разумовский Петр Михайлович, где он сейчас? Наташа, можно догадаться, моя сводная сестра. А статная дама — мачеха, Ирина Львовна. Не соврал Весериус: хороша собой. Внешне, ей лет тридцать, или так молодо выглядит. Скорее всего так выглядит. Ведь магистр сказал, что ее дочери скоро семнадцать.