Вадим Черновецкий - Лолиты
— Какие у вас холодные руки! — воскликнул он своим сочным мальчишеским голосом. — А-а-а!
— Это для тебя, — ответил я глухо, тихо и медленно. — Чтобы тебя заморозить. Ты какой-то слишком горячий. Ты как жеребец. В тебе слишком много крови.
— Вы вампир? — захихикал он. — Вы хотите ее выпить?
— У тебя пылают соски, — сказал я еще тише, почти шепотом.
— Вы маньяк? — спросил он, и мне почудилось, что в его обычной глумливости начала сквозить и обеспокоенность. Кажется, он чувствовал, что происходит что-то не то. Самым глупым сейчас было бы начать спорить с ним, на полном серьезе доказывая, что всё нормально и ничего необычного в моем поведении нет.
— Конечно, — ответил я громче и как можно более обыденно. — А ты только щас узнал? Твоя мама специально искала тебе учителя-маньяка. Так и сказала: мне нужен квалифицированный маньяк со знанием английского и немецкого языков. Она ведь знает, что обычный учитель с тобой не справится.
Он бурно захихикал, и член мой снова вознесся за облака. Как и с Лешей, я почувствовал с ним свое превосходство, я привел его в восторг простенькой шуткой. Обнаженное мускулистое тело тряслось и содрогалось в моих цепких одетых руках. Это было выше моих сил. Пользуясь тем, что он расслабился в своем смехе, я вдруг отпустил его руки и разом схватил его соски. Я вспомнил того мальчика на раскладушке в детском саду — сколько долгих лет я к нему шел! Пальцы мои превратились в челюсти, ногти — в зубы. Царапая, я будто кусал эти розовое комочки нежной, безмозглой плоти, я мял руками крепкие мышцы, окружавшие оба его соска, но теперь я еще и смотрел, смотрел, смотрел на него, пожирая его своими глазами. Я увидел его пупок! Мне захотелось броситься, нырнуть в него с головой.
Левой рукой я продолжал мять и тереть его соски, обхватывая его голую и сильную грудь, всё еще дергавшуюся от смеха (а может, от электротока, которым я его пытал?). Пуговицей рубашечного рукава я резал его левый сосок, а ногтями средних трех пальцев терзал правый, примешивая к его животному смеху и какие-то стоны. Я подумал вдруг, что стоны эти исходят из его сердца, его нагого сердечка, которое я тоже только что держал будто в своей жадной до тела руке. Правая же моя рука молнией метнулась к его глупому сладкому пупку, который я заставил его открыть, показать, отдать мне, поставить на место моего — плоского, чуть даже выпирающего, круглого, скучного и умного, казавшегося мне всю жизнь таким некрасивым, таким гадким, таким уродливым, таким мерзким, таким отвратительным, заставлявшего меня ненавидеть себя, ненавидеть жизнь, ненавидеть мир, а у девушек и мальчиков в первую очередь смотреть на пупок, обмирая от восторга всякий раз, как он оказывался правильным и глубоким. Я засунул палец в свою мечту и, захлебываясь от счастья, ощупывал все ее изгибы. Мне хотелось кричать, вопить орать от бешеного, безудержного восторга. Гигантская сила распирала меня изнутри. И вот я заговорил вслух, — но совсем не так…
— Отдай мне свой пупок, — сказал я глухо и странно — и сам поразился тому, что сказал. Мне вдруг стало страшно. Я открыл ему одно из своих самых диких, отчаянных и потаенных желаний, которого не открывал за всю свою жизнь никому и никогда — ни одной своей девушке и ни одному своему другу.
Пальцы мои задрожали и покрылись холодным потом.
— Отдай мне свое тело, — пошел я дальше и сам заледенел от своих слов.
— Э, да вы совсем охренели! — воскликнул он с пугающей серьезностью.
И тут, как в ответственных шахматных партиях в критический момент, я собрался. Я понял наконец, что спутал свои ночные фантазии с реальностью, что начал вести себя так, как вел только ночью в кровати, беснуясь от предвкушения оргазма и извиваясь в его жутких и сладких судорогах. Я произнес вслух свои горячечные ночные шепоты и воспаленные мысленные фразы. Я не верил тому, что произошло. Надо было действовать. Надо было срочно исправлять положение.
— Кровь! Свежее мясо! — прохрипел я уже совсем другим, откровенно пародийным голосом. Я подумал было о том, что для пущей убедительности можно было еще укусить его в шею. Но потом решил, что это могло убедить его совсем в обратном, — и воздержался.
Он снова заржал — и в смехе его явственно послышалось облегчение и расслабление.
— Дракула! — захихикал он.
Я пародийно зарычал, что привело его в еще больший восторг. Огромным усилием воли я вытащил указательный палец с агрессивным, хоть и коротким, мужским ногтем из лучшего, что было в Максиме — из его глупого обнаженного коричневого пупка, такого наивного и дурашливого, такого красивого и такого юного. Я подумал просто, что если продержу там свой палец еще немного, то не в силах уже буду притворяться. А начну говорить всё то же самое на полном серьезе…
А потом, когда мы засели все-таки за немецкий и он, как всегда, устал минут через десять, он вдруг откинулся немного на своей табуретке и сказал:
— В школе ходили как-то в бассейн, и одна девчонка из нашего класса так пялилась на меня! Я уже разделся, а она еще нет. Встретились в каком-то коридоре, а она, уродина такая, еще и в очках, так пялилась на меня и даже пощекотать захотела.
— Ты ей разрешил? — спросил я, еле сдерживая свои челюсти, чтобы они не начали хищно клацать, как у нашей кошки во время охоты.
— А она не спросила. Я нес в руке полотенце, зацепился им за какую-то фигню, запутался, стал его распутывать. А она подошла и стала гладить меня вот здесь и вот здесь, — он провел рукой по своей талии и ребрам.
— Тебе понравилось? — спросил я как можно спокойнее.
— А мне как-то по фигу. Вы же видели, что щекотки я не боюсь.
— Но тебе, наверно, приятно было показать ей, что ты не боишься щекотки, — вкрадчиво проговорил я.
— Не знаю. Наверно, — небрежно ответил он. — Она и в классе на меня смотрела часто. Смотрит, как дура, глазенки свои как выпучит.
— А ты на нее не смотришь? — спросил я лукаво.
— А чего на нее смотреть. Уродина — она и есть уродина. Ботанка. Что с нее возьмешь.
— Пора бы, братец, и тебе немного поботанить. — Я положил руку на учебник с недоделанным упражнением. — Раскрывай скобки и ставь глагол sein в нужные личные формы.
Но он даже не подумал наклониться обратно к столу. Я посмотрел на него пристально, словно желая подчинить себе его волю, заставить его учиться. К моему удивлению, он ответил мне точно таким же взглядом, только еще и упрямым. Мы смотрели друг на друга долго, прямо и напряженно. Мне показалось, что семя польется у меня сейчас изо рта, что я зарычу, захриплю, закричу от возбуждения. Мне захотелось обнять его и впиться своими жадными губами в его идеальные детские губки, покрыть жесткими, яростными поцелуями всё его совершенное лицо и подобно питону, всосать в себя его тело, поглотить его красоту.
