Лидия Чарская - Вакханка
Анне Игнатьевне показалось, что она умирает. Холодный пот выступил у нее на лбу. Сердце забилось тревожными жуткими перебоями. Едва найдя в себе силы дотянуться рукой до электрического звонка, Орлова позвонила. Прошло добрых пять минут — никто не шел. Она позвонила еще и еще раз. Горничная не появлялась. Наконец, после четвертого звонка на пороге появилась растрепанная, заспанная Нюша.
— Что с вами? Почему вы не шли? Неужели не слышали звонка? — накинулась на нее Орлова… — вы видите, мне нехорошо… Дайте мне воды… капель, я задыхаюсь…
— Я слышала ваш звонок, барыня, — наливая воду и отсчитывая из пузырька в стакан капли против сердцебиения, к которым последнее время часто прибегала Анна Игнатьевна, — я слышала ваш звонок, но думала, что здесь Максим Сергеич, и войти побоялась.
— Почему Максим Сергеич?.. Ведь он же уехал перед ужином, как всегда.
— Так точно уехали… А потом вернулись снова. Я слышала, как они открывали дверь своим ключом, — пряча хитрую улыбку, невинным тоном докладывала Нюша…
— Что такое? Что вы путаете? Максим Сергеич здесь… Какой вздор! Вам, верно, это показалось спросонья.
— Ничуть не показалось, — дерзко огрызнулась девушка… — Ничуть даже не показалось вовсе. Слава Богу, не пьяная. Своими глазами видала, как они крались по коридору…
— Довольно! Ступайте! Вы дерзкая. Мне больше ничего не надо… — внезапно упавшим голосом прошептала Орлова. И счастливая улыбка тронула ее губы.
«Он здесь… Мой милый здесь. Он все-таки пришел ко мне. Он все-таки вернулся. Он меня любит, любит», — вихрем проносилось в голове женщины и, едва дав Нюше скрыться за дверью, она, забыв все свои недомогания, быстро поднялась с постели, сунула голые ноги в шитые серебром туфельки и, накинув пеньюар, со стремительностью молоденькой девушки выскользнула из спальни.
Что-то говорило ей — Макс ждет ее в черной молельне. Он уже однажды сделал ей такой сюрприз. Пришел неожиданно ночью и, пройдя туда, послал за нею Нюшу.
И сейчас, конечно, он, ее милый, желанный, уже там. Никогда, никогда, казалось, она не любила сильнее. Это сгустившееся в воздухе электричество, эта сухая удушливая атмосфера, эти знойные беги молнии среди туч и зловещие, буйные раскаты грома, все это усугубляло ее и без того приподнятое настроение. Скользя длинным коридором, поминутно освещаемым вспышками молний, она уже рисовала себе блаженные минуты наслаждений, усиленные, обостренные этой грозовой непогодой.
Внезапно у комнаты дочери она остановилась. Было около двух часов ночи, а из-под двери спальни Клео пробивалась чуть заметная полоса света.
— Бедная детка! Она тоже не спит. Боится грозы, вероятно… — подумала Орлова и, внезапно поддавшись охватившей ее волне нежности к дочери, решила успокоить, приласкать Клео. Счастливая предстоящим ей свиданием с любимым человеком, Анна Игнатьевна хотела пролить избыток нежности на свою хорошенькую девочку.
Она быстро, неслышно подошла к двери… Бесшумно открыла ее. Откинула портьеру и с внезапным криком ужаса отпрянула назад…
Клео лежала в объятиях Арнольда.
Прошла томительная минута, показавшаяся для этих троих людей бесконечностью, пока Орлова-старшая нашла в себе силы, глядя горящими глазами в лицо Арнольда, выдавить из своего горла:
— Вон! Сию же минуту вон из моего дома. Негодяй! — шипящим беззвучным шепотом произнесли ее губы, и она упала, лишившись чувств, в близстоявшее кресло.
Очнувшись, она увидела Клео, подававшую ей в стакане воду.
Глаза дочери без тени смущения смотрели на мать. Казалось, девушка совсем не чувствовала своей вины. Орлова с трудом привстала и оглядела комнату. Арнольда уже здесь не было. Он малодушно скрылся, предоставив разбираться в этой мучительной истории одним женщинам.
— Клео, — прошептала, окончательно приходя в себя, Анна Игнатьевна, — Клео, скажи мне, что это был сон, что мне пригрезился, померещился весь этот ужас…
Рыженькая девушка гордо запрокинула голову.
— Ничуть не бывало, мама, — произнесла она вполне твердым голосом, — ничуть не бывало! Макс действительно находился со мною здесь, потому что он любит меня… потому что мы любим друг друга, и вот уже месяц как я стала его любовницей, — с какою-то циничной прямотою закончила она.
Сердце Анны Игнатьевны сжалось. Это открытие было настолько ужасным, что совершенно лишало ее энергии и воли.
— Что же нам теперь делать? — прошептала она, совершенно сраженная.
— Что делать? — усмехнулась Клео. — Очень просто, мама: отдать меня ему. Ну да, отдать меня ему, повторяю. Ты его только что выгнала вон, а он слишком горд, чтобы снова вернуться. Я же не могу жить без него… Слышишь? Мы любим друг друга. Отдай меня ему, мама!
— Разве… разве… он хочет жениться на тебе?.. Он делал тебе предложение? — снова вырвалось беззвучно из груди женщины.
— При чем тут предложение? Я полюбила его, он меня… И нет таких уз, которые бы связали нас сильнее нашего свободного союза… Я еще слишком молода для того, чтобы думать о закрепощении себя в собственность, посредством законного брака, мужчины. У меня более крепкие узы, нежели брачный венец. Я молода, свежа, хороша собою. Макс не может не оценить эти мои качества, а раз оценив их, уже постарается сохранить их для себя, — нанося одну рану за другой в сердце матери, спокойно говорила Клео.
— Но он развратил тебя. Он — негодяй! Пойми! — с отчаянием и мукой почти выкрикнула последняя.
— Чем же он негодяй, мама? Тем, что он любил тебя прежде? А потом разлюбил и полюбил меня! Но разве сердцу можно заказать любить насильно? Ты умная женщина и поймешь, что силою ты не могла удержать подле себя Макса. А когда твои чары…
— Довольно! — неожиданно гневно воскликнула Орлова с приливом вдруг налетевшего на нее бешенства… — Довольно, говорят тебе, замолчи! Ты мерзкая, безнравственная девчонка, и я сумею переломить, обуздать тебя… Помни, я запрещаю тебе видеться с этим господином! Ты будешь теперь постоянно под моим надзором и шагу не сделаешь без меня… Я буду следить за тобою неотступно… и из моего дома ты не выйдешь иначе, как замуж, и не за этого негодяя, конечно, а за достойного и порядочного человека. Ты хорошо, надеюсь, поняла меня? — едва владея собою от бешенства, шептала внезапно охрипшим голосом Орлова-мать.
Орлова-дочь побледнела. Ее кошачьи глаза сверкнули угрозой и непримиримою ненавистью.
— Слышала… поняла… — произнесла она веско и тихо, — и приняла к сведению твои слова… Теперь и ты постарайся понять меня, мама. Видишь ли, я ничего не забываю и ничего не прощаю, да… И не постою ни перед чем в случае, если ты будешь разлучать меня с Максом. О, я сумею отомстить за себя, мама, берегись!
