Татьяна Ахметова - Запретные сказки
— Что, батька, с тобою произошло? — спрашивает попадья.
— Ты не знаешь, матка, моего горя!
И сдуру рассказал ей обо всем, что с ним случилось.
Как услышала попадья про бурлака, сейчас напустилась на своего батьку.
— Ах ты, старый черт! Зачем ты его от себя отпустил? Почему домой не привел? Ведь это не бурлак, это мой брат родной! Верно, родители послали его нас с тобой проведать, а ты нет, чтоб догадаться… Запрягай-ка скорее лошадь да гони за ним, а то он, бедный, блудить станет и, пожалуй, домой вернется, нас не повидавши. Я хоть на него, голубчика, посмотрю, да про родителей-то расспрошу.
Поп запряг лошадь и погнал за мужиком, нагнал его и говорит:
— Послушай, добрый человек! Что же ты мне не сказал: ведь ты моей попадье родной брат. Как рассказал ей про твою удаль, она сейчас тебя признала и попросила вернуть.
Бурлак сразу догадался, к чему дело клонится.
— Да, — говорит, — это правда: я твоей попадье родной брат, да тебя, батюшка, прежде никогда не видал, а поэтому и признать тебя не смог.
Поп схватил его за руку и тащит на телегу.
— Садись, свет, садись! Поедем к нам. Мы с маткою, слава Богу живем в достатке и благополучии, есть чем тебя угостить. — Привез бурлака, попадья сейчас выбежала к нему навстречу. Бросилась бурлаку на шею и целует его.
— Ах, братец любезный, как давно тебя не видала, ну что, как наши-то поживают?
— По-старому, сестрица! Меня послали тебя проведать.
— Ну и мы, братец, пока Бог грехи наши терпит, живем помаленьку.
Посадила его попадья за стол, наставила перед ним разных закусок, яичницу и водки, и ну угощать:
— Кушай, любезный братец!
Начали все они трое есть, пить и веселиться до самой ночи. А как стало темно, постелила попадья постель и говорит попу:
— Мы с братцем вот здесь ляжем да поговорим про наших родителей: кто жив и кто умер; а ты, батька, ложись один на лавке или на полатях.
Вот легли спать; бурлак влез на попадью и начал ее попирать своим хуищем так, что она не утерпела — на всю избу завизжала. Поп услыхал и спрашивает:
— Что там такое?
— Эх, батька, ты не знаешь моего горя: мой отец умер.
— Ну, царство ему небесное, — сказал поп и перекрестился.
А попадья опять не выдержала да в другой раз еще сильнее того завизжала. Поп опять спрашивает:
— О чем еще плачешь?
— Эх, батька, ведь и мать-то моя умерла!
— Царство ей небесное! Со святыми упокой!
Так-то вся ночь у них и прошла.
Поутру бурлак стал домой собираться, а попадья его угощать на прощанье и вином-то, и пирогами, так и суетится около него:
— Ну, братец любезный, если опять будешь в этой стороне обязательно к нам заходи!
А поп вторит:
— Не обходи нас; мы тебе всегда рады!
Попрощался с ними бурлак. Попадья напросилась провожать братца, а за ней и поп пошел. Идут да разговаривают; вот уже и поле. Попадья говорит попу:
— Воротись-ка, батька, домой, что тебе идти, я одна теперь провожу братца.
Поп воротился, прошел шагов с тридцать, остановился и глядит: далеко ли они ушли? А бурлак тем временем повалил матку на пригорок, влез на нее и ну отжаривать на прощанье; а чтобы убедительнее надуть попа, надел ей на правую ногу свою шапку и велел задрать ногу-то кверху. Вот ебет ее, а попадья то и дело ногой да шапкой качает. Поп стоит да смотрит.
— Видишь, — говорит сам себе, — какой родственный человек-то! Далеко ушел, а все кланяется да шапкою мне машет! — Взял да скинул с себя шапку и давай кланяться:
— Прощай, шурин, прощай!
Отвалял бурлак попадью, да так ее утешил что три дня под подол заглядывала. Догоняет она попа, а сама с радости песни поет.
— Сколько лет с ней живу, — сказал поп, — а никогда не слыхал от нее песен!
— Ну, батька, — говорит попадья, — проводила я братца любезного, придется ли еще повидаться с ним в другой раз!
— Бог не без милости, небось придет!
ЧУДЕСНАЯ МАЗЬ
В некотором царстве, в некотором государстве, жил-был мужик, парень молодой. Не везло ему в хозяйстве, все коровы и лошади подохли, осталась одна кобыла. Стал он эту кобылу беречь пуще глаза, сам недоедает, недосыпает, а все за ней ухаживает: раздобрела кобыла? Раз как-то убрал он свою лошаденку, начал ее гладить да приговаривать:
— Ах ты, моя голубушка! Матушка! Нет милее тебя!
Услыхала эти слова соседская дочь — девка рыжая, и как собрались на улицу деревенские девки, она им и сказала:
— Ох, сестрицы! Я стояла у себя на огороде, а сосед наш Григорий убирал в то время свою кобылу, потом слазил на нее и целовал и приговаривал:
— Ах ты, голубушка моя, матушка! Нет тебя милее на свете!
Вот девки и начали над парнем смеяться. Где только ни повстречают его, так и закричат:
— Ах ты, матушка моя, голубушка!
Что делать парню; никуда глаз показать нельзя.
Стал он печалиться. Вот увидала его старуха тетка.
— Что, Гриша, не весел? Что головушку повесил?
Он ей и рассказал про все это дело.
— Ничего, Гриша, — сказала старуха, — все поправлю. Приходи-ка завтра ко мне. Небось перестанут смеяться!
Старуха-то была лекарка, да такая важная — на все село. А в избу к ней сходились на вечеринки девки. Вот она вечером-то увидала ту девку, что рассказала о Григории, как он кобыле под хвост лазил, и говорит ей:
— Ты, девушка, заходи ко мне завтра поутру, мне надо кое о чем с тобой поговорить.
— Хорошо, бабушка!
На другой день встал молодец, оделся и пришел к старухе.
— Ну, смотри, Гриша, чтоб у тебя припас-то готов был! А теперь становись за печку да стой смирно — пока не позову.
Только стал он за печкою, пришла и девка.
— Здравствуй, бабушка!
— Здорово, головушка! Вот что, девушка, хочу тебе сказать: ведь над тобою худое делается, ведь ты, родимая, очень больна…
— Э, бабушка, я, кажется, совсем здорова!
— Нет, голубушка, у тебя внутри такое делается, что и подумать-то страшно! Хоть теперь и не больно тебе, а как дойдет до сердца — в то время уж ничем не вылечишь; так и помрешь! Дай-ка я тебя за живот пощупаю.
— Пощупай, бабушка! — говорит девка, а сама чуть не плачет со страху. Стала баба щупать ее за живот и говорит:
— Видишь, я правду сказала! Как только вчера на тебя взглянула — сразу догадалась, что с тобой недоброе делается, у тебя, голубушка, возле сердца желтуха…
— Полечи, пожалуйста бабушка!
— Уж если хвораешь, так надо полечить; только стерпишь ли, ведь больно будет?
— Что хочешь делай, хочешь ножом режь, да вылечи!
— Ну встань же ты вот здесь, высунь голову в окошко и примечай: с какой стороны, с правой или с левой, больше народу будет идти? А назад-то нельзя оглядываться, а то все мое лекарство даром пропадет, тогда и двух недель не проживешь!
Девка высунула свою голову в окошко и ну глазеть по сторонам; а старуха задрала ей хвост и говорит:
— Нагнись-ка туда за окошко побольше да не оглядывайся: сейчас стану мазать тебе помазком да деготьком!
Тут вызвала старуха потихоньку парня:
— Ну, работай!
Вот он и засунул девке помазок свой на целую четверть вглубь, и как стало у них заходиться — стала девка жопою вертеть, а сама просит:
— Бабушка, голубушка! Мажь, мажь побольше своим деготьком да помазком!
Парень отвалял ее и ушел за печку.
— Ну, девушка! — сказала старуха, — теперь такая будешь красавица, что любо-дорого!
Девка поблагодарила старуху:
— Спасибо, бабушка! Какое хорошее у тебя лекарство-то, просто сласть!
— У меня ничего плохого нет, а это лекарство для баб и девок очень пользительное. А с какой стороны народу шло больше?
— С правой, бабушка!
— Видишь, какая ты счастливая! Ну, иди с Богом домой.
Девка ушла, ушел и парень. Вот он пообедал и повел свою кобылу на реку поить. Девка увидала его, выскочила и кричит:
— Ах ты, матушка моя, голубушка!
А он обернулся и ну передразнивать ее:
— Ох, бабушка-то, голубушка! Мажь, мажь побольше своим деготьком да помазком!
Тут девка язык прикусила и стала жить с парнем дружно.
СЛАВНАЯ МАЗЬ
Жил-был молодец, повадился ходить мимо купеческого дома: как идет — прокашляется и скажет:
— Гуся ел, да запершило в горле!
Вот купеческая дочь и говорит:
— У моего батюшки много денег, — но каждый день мы не едим гусей.
— Это бывает не от богатства, а от жадности, — отвечал молодец и пошел домой.
А купеческая дочь позвала какую-то старую нищенку и приказывает:
— Иди за этим молодцем вслед да узнай, что он там обедает, я тебя награжу за это.
Молодец пришел домой, а за ним и нищенка просится отдохнуть в избе; тот ее и пустил. Только молодец жил в большой бедности.
— Матушка, — говорит он, — нет ли чего поесть?
