Эрика Йонг - Сердце Сапфо
Последние месяцы беременности, наверное, легче всего стираются из памяти. Роды — это смертельная борьба между двумя сцепившимися душами. Мы разъединяемся, чтобы можно было снова сойтись. Если бы девственницы знали, чего стоят роды, они бы навсегда отреклись от любви.
Когда пришло мое время, у меня начался приступ обжорства. Я помню, что в ту ночь, когда у меня отошли воды, я успела съесть целого цыпленка, запеченного в меду.
Как только начались схватки, Праксиноя позвала повивальную бабку. Потом схватки прекратились, и Праксиноя имела глупость ее отпустить. И конечно, когда бабка мне снова понадобилась, оказалось, она принимает другого младенца.
На женской половине дома было полно бесполезных помощников: рабов, нянек, уборщиков, поваров. Но повивальной бабки среди них не было. Зато у каждого было свое мнение о родах. Сама я понятия не имела, что нужно делать, и мой первый опыт материнства представляет собой хаос противоречивых советов.
Когда наконец повивальная бабка вернулась, мне дали травы для облегчения боли, а это опять приостановило роды. Потом боли опять начались всерьез, и я перенеслась в иной мир. Одиссей в царстве Аида среди теней не был в такой прострации, как я во время родов. Я орала, пока не начало саднить горло. Я не могла поверить, что боль может быть такой сильной! Я была уверена, что встречу своего собственного призрака среди толпы воющих женщин, умерших в родах.
Каждая мать прошла через это, хотя ни одна не запомнила. Забывчивость — это дар богов. Я все же помню, что в конце две помощницы ухватили меня за плечи, а две — за ноги, как будто собирались вытрясти из меня дитя! Никакого толку. Тогда меня посадили на родильный стул и сказали, чтобы я тужилась изо всех сил.
«Будь ты проклята, Артемида! — орала я. — А ты, Афродита, еще больше!»
Когда наконец у меня между ног появилась головка младенца, женщины стали издавать ритуальные крики радости, но ребенок как будто застрял там! Может быть, крики радости до завершения родов — плохая примета? Или я была обречена? Вместе с ребенком? К тому времени мне было уже почти все равно — лишь бы прекратились страдания. Еще одна волна невыносимой боли затмила мой разум. И вдруг неожиданно, словно чудом, я вытолкнула из себя младенца!
Повивальная бабка приготовила козьи шкуры, чтобы принять на них новорожденное дитя. По обычаю шкуры наполняли теплой водой, а потом прокалывали, чтобы вода уходила из них понемногу. Так шкуры медленно проминались под ребенком, и послед стаскивался за пуповину. Но у меня пуповина обмоталась вокруг шеи младенца! Когда ее перерезали, в козьих шкурах уже не было нужды. Повивальной бабке пришлось вытаскивать послед своими окровавленными руками.
Ребенок, весь в крови, был больше похож на послед, чем на младенца, когда его положили мне на руки. Это была маленькая девочка! Ее мутные небесно-голубые глазки искали мои. Ее маленький женский орган был похож на бледно-розовую раковину. Ее красные морщинистые ножки молотили воздух. Повивальная бабка почему-то хранила молчание.
Потом я услышала, как старуха прошептала Праксиноя:
— Не позволяй ей слишком привязываться к ребенку — возможно, отец не захочет ее растить.
— Прочь! — крикнула я. — Этот ребенок вырастет, что бы ни говорил этот идиот!
«Я обещаю тебе жизнь», — прошептала я самому красивому существу, какое когда-либо видели мои глаза.
Я подумала о новорожденных девочках, которых оставляют на вершине скалы, и заплакала.
«Никто не принесет тебя в жертву за твой пол, маленькая незнакомая девочка, — пообещала я, рыдая. — Я назову тебя Клеидой, как ту, которая дала жизнь мне».
И тут я затосковала по моей матери, как не тосковала никогда прежде.
— Прикрепи клок шерсти к дверям дома, — приказала я повивальной бабке.
— А твой муж? — спросила она.
— Мой муж не имеет к этому никакого отношения.
Вошел Керкил, чтобы преклонить колени перед моим троном.
— Она похожа на меня! — воскликнул он. — Прекрасная малютка.
«Мозгов у нее будет побольше, чем у тебя», — подумала я.
Как только силы вернулись ко мне, мы с Пракеиноей отправились благодарить Артемиду за то, что она сохранила жизнь мне и девочке. Мы оставили богине прекрасный багряный хитон и багряный плащ с волнистой голубой оторочкой, напоминающей морскую волну.
В храме Артемиды я видела мать женщины, умершей в родах, — она посвящала богине целый сундук сокровищ. Она что — сумасшедшая? Боги забрали ее дочь, а ока все еще пыталась ублажить их!
— Роды — как война, кровь льется ведрами, — сказала эта женщина. — По крайней мере, богиня пощадила мою внучку.
Как женщины отдают своего ребенка повивальной бабке, чтобы та унесла его на вершину скалы? Я этого никогда не пойму, как и варварские обычаи поклоняющихся Ваалу. Мы притворяемся цивилизованными, но только кровавые жертвы могут унять в нас жажду убийства.
И скажите мне, с какой это радости Артемида, которая ни разу не позволила Эросу раздвинуть ей ноги, стала богиней деторождения? Она, девственница, развлекающаяся охотой на вершинах безлюдных гор, держит в своих руках судьбы всех беременных женщин. Разве это справедливо? Разве это правильно? Зевс-громовержец, управляющий мирозданием, у меня накопилось к тебе много вопросов.
ЗЕВС: Богохульство!
АФРОДИТА: Философия! Одно нельзя отделить от другого!
Меня поразило то чувство любви, которое вызвала у меня моя девочка. Этот маленький комочек плоти с мутными голубыми глазками и розовыми ноготками, напоминающими прозрачные раковинки подводных существ, изменил мой взгляд на мир. Я стала меньше по сравнению с тем, что была прежде, — теперь всего лишь мать — и больше, гораздо больше: творцом этого чуда. Я знала теперь, что чувствовали боги, сотворив жизнь.
У меня есть доченька-красавица,
Похожая на золотой цветочек. Я не променяю
Ее на всю Лидию и даже
На весь прекрасный остров Лесбос.
Глядя на мою дочь, на ее розовые пальчики, похожие на зарю, на ее прозрачную кожу, на створки ее женского естества, я чувствовала, что снова начинаю любить жизнь. Я даже готова ради нее забыть мои песни. Она была моим лучшим творением.
В те времена, когда Клеида была маленькой девочкой, я изображала из себя Пенелопу, сидела за ткацким станком, но плела только козни. Младенец лежал в корзине у моих ног. Когда появлялся Керкил, я являла собой образ заботливой жены. Конечно, я не кормила сама. Этим поочередно занимались две кормилицы — днем и вечером. И число моих домашних рабов возросло.
