Феликс Аксельруд - Испанский сон
Хотя одна, правда, все же прокололась разок. Одолжу, кричит, мужика тебе на ночь! Да так громко, бля, на полкофейни… Вот она, блядская натура: мы, значит, думаем, что имеем вас, баб, а вы, значит, нас друг дружке одалживаете. Вот оно как! Уебываешься, значит, за вас… а вы выебываетесь тут, «шеридан» пьете, суки страшные. Я бы вас, блядищ… Я бы вам бутылку этого «шеридана»… Я бы…
Так думал бармен. Официант же Вадик прикидывал, сколько сегодня дамочки оставят ему на чай. Обычно — червончик, по-скромному… а сегодня новость: «шеридан». Сегодня с них причитается… Интересно, «шеридан» — это исключение? Или дамочки, по закону накопления, перешли в иной потребительский класс?
Каждый думал о своем, и в конце тысячелетия это было справедливо. Дама из медицинского учреждения, расположенного напротив, думала о заляпанном чем-то экране своего домашнего ноутбука. Один из ее знакомых где-то совсем в другом месте думал о Вселенной, в которой он был одинок. Девушка Марина Осташкова думала о Царе и Господине. Филипп *ов спал, улыбаясь; если человек способен думать во сне, то он думал об овцах и ослике. Вальд Патрашевский думал о Филиппе и о делах. Вероника думала об Ане. Ана думала о себе.
Рассказ Аны о бизнесе— Второй акт мелодрамы, — объявила Ана. — Начинается с производственной идиллии на кухне с последующим актом любви под знаменем всесильного учения. Идиллия продолжалась год. Были куплены вещи. Вначале — самые необходимые, которые у нас просто не получалось прежде купить. Потом появился видик, первая ласточка обеспеченной жизни… Стали копить на машину… Была демократия, эйфория; мы быстро поверили, что станем крутыми — очень хотелось поверить — и начали брать уроки тенниса; кстати, если помнишь, мы с тобою впервые встретились именно там.
Меж тем дела в кооперативе пошли хуже. Причина была ясна. Кооператив не делал ничего нового; это был просто заводской сателлит, один из немногих жизнеспособных участков, чей оборот был выделен из общезаводского, чтобы начальничкам было проще откачивать деньги. По мере спада государственных заказов и всяческой помощи завод слабел, и соответственно приходилось кооперативу. Начальнички засуетились, повысили уровень воровства, и ко мне стали поступать бумаги, которые я не хотела подписывать. Начальнички попытались использовать Фила, чтобы меня уломать. Создалась нервная, напряженная обстановка, и я поспешила уволиться, чтобы больше не вредить ни себе, ни Филу. Однако нам этого не простили. При ликвидации кооператива Фил оказался одним из нескольких крайних. Мы легко отделались — даже сохранили видик; но деньги, отложенные на машину, пришлось отдать.
Мы стали безработными и, по закону марксизма, унылыми. Вместо любовно-производственных сюжетов на кухне теперь разыгрывались фальшивые сцены взаимного утешения. Уроки тенниса прекратились; мы уже вдвоем прятали глаза друг от друга, стыдясь хлипкости нашей быстрой мечты; крах надстройки казался неминуемым, и он бы, наверно, случился, если бы не подоспело очередное экономическое чудо, то есть сумасшедший бум электрифицированных самоудовлетворителей.
Это было именно чудо. В конце тысячелетия вдруг оказалось, что насущные цели, которые веками требовали массы времени, денег, человеческих сил, достигаются легко и просто; изощренная техника, требовавшая специальной подготовки, вдруг оказалась доступна каждому. Естественно, у нее сразу же нашлось немало врагов. Одни, пожилые чиновники-импотенты, видя в ней (и не зря) очередной фактор своей скорой ненужности, продолжали прежние песни о тлетворном влиянии Запада — идеологическая борьба, напомню, еще не была закончена бесповоротно! Другие, интеллигентные, писали философские статьи о глобальном нашествии бездуховности, пытались по-научному предостеречь.
Но джинн был уже выпущен из бутылки. Конечно, для большинства обычных людей самоудовлетворители поначалу были лишь чем-то новеньким, интригующим, лишь забавой, которой можно было посвятить много ночей подряд, не опасаясь, как в прежние времена, быть обвиненными в антисоциальном поведении и подрыве устоев — несмотря на рост мешков под глазами, на скрюченные ноющие пальцы поутру, уже одно это предрешило бы феноменальный успех новой, революционной техники. Но вдобавок, одновременно с общим подъемом «железного занавеса» столь же быстро выяснилось, что на тлетворном Западе самоудовлетворители уже не только служат средством индивидуального или олигархического потребления, но и открывают неслыханные прежде формы общения людей. После массового осознания этого факта судьба российского самоудовлетворения стала совершенно понятной.
Итак, новая техника хлынула в страну лавинообразно; но чем больше ее становилось, тем больше спрос опережал предложение. Лихорадка рыночных ниш… Слыхала ли ты такие термины — «желтая сборка», «белая сборка»? Кто первым допер, что удовлетворители нужно собирать прямо в Москве, тот стал богатым человеком. Бессистемно блуждая по рынку труда, Фил встрял в крошечную сборочную шарашку, в которой работал его приятель-однокурсник Вальд Потемковский. Шарашка занимала помещение бывшего буфета в маленьком отраслевом институте; в ней пахло прошлогодней тухлятиной, канифолью, мышиным дерьмом — чем угодно, только, слава Богу, не начальничками. Еще один однокурсник, к тому времени американский гражданин, нашел необыкновенно дешевых азиатских производителей… и пошло-поехало.
Американец комплектовал в Штатах партии тайваньских деталей, добавлял кое-что американское и отправлял самолетом в Москву. Буфетная шарашка собирала красивые и, кстати, не такие уж плохие удовлетворители, а потом продавала их по ценам, вышибающим любого конкурента. На так называемых валютных аукционах — очередной экзотике — шарашкин банк покупал доллары и отправлял их американцу. Через полгода заманчивое, опасно-недоступное прежде слово «доллар» стало обиходным в семье; Фил уже гордо именовался главным инженером, а детали начали поступать в шарашку морскими контейнерами. Институт нищал, а шарашка каждый месяц отхватывала у него по комнате и по нескольку лучших работников. Руководство, тоже, видно, кое-что имевшее с бизнеса, помалкивало, пока группа обойденных шарашкой и потому озлобленных сотрудников не устроила громкий скандал, требуя изгнать «новых русских» из института.
Шарашка раскололась. Одна партия, возглавляемая генеральным директором, считала, что нужно уступить, затаиться и перейти к закулисной политике с целью стакнуться с вышестоящей инстанцией, ликвидировать институт-паразит и прибрать к рукам все его здание. Другая — партия главного инженера — предлагала переезжать на временное место, брать в банке кредит, увеличивать обороты и вкладываться в солидное долговременное помещение. В то время было модным словечко «консенсус»; так вот, партиям не удалось добиться консенсуса. Как мы увидим дальше, пострадали все.
