Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса
Sanctus, Sanctus, Sanctus[14].
Земля тиха, небо струит потоки серебристо-голубого звездного света, и все покоится в глухой тишине, ибо Я, властитель, сотворивший то, из чего все это возникло, Я — король, Я — миропомазанник, Я — архипастырь, вкушаю свою последнюю, священную трапезу.
Глубокое блаженство, утренне-голубое блаженство будущей жизни широкой волной полилось в мои жилы; я чувствовал, что за плечами у меня вырастают крылья; ликующая песнь вечного будущего вырвалась из моего горла; я был ясен, как солнечный свет юга, играющий с морскою волной — и тут вдруг охватило меня подстерегающее безумие, с которым я так долго боролся.
Ночь и день задыхаются в смертельном объятии, кровавая заря воскресения окрашивается черным мраком ночи.
Страх и ужас, как соляные столбы, как головы Медузы с отвратительно вздутыми телами, круто подымаются против небесного Содома.
В моих глазах мелькает серый дождь искр.
Широкая, огненная борозда разрывает небесный свод, потухает звезда, становится красной, как горящая гангренозная рана, трепещет, дрожит, падает вниз и могучим порывом срывает всю звездную цепь.
Из разверстого неба, я вижу, выплывает среди серных облаков и огненной лавы лицо с прищуренными похотливыми глазами, с губами открытыми, как бы в величайшем сладострастном экстазе, с волосами, как огненные рвы, прорезающими все небо, —
из разверстого неба я вижу, протягиваются ко мне женские руки, страшные, бестелесные, —
из разверстого неба, я вижу, вырастает тело апокалиптической жены, широкими змеевидными линиями устремляется оно на меня, обнимает меня; я вырываюсь, я задыхаюсь, я корчусь на земле, кровавая пена выступает у меня на губах —
Астарта!
Она принимает свою жертву.
Она, распутный палач, наслаждающийся самыми ужасными муками, —
она, заставившая Онана изобрести новые оргии сладострастия, чтобы потом предать его мукам избиения камнями, —
она, гнавшая верующий народ на освобождение святой земли, чтобы в воздаяние увенчать его чело мученическим венцом сифилитических нарывов, —
она, создавшая женщину из жил мужчины и в преступной похоти бросившая ее на него, —
она, сильнее природы, ибо она вводит в обман могущественнейшие инстинкты и пятнает ее лицо кровосмесительной спермой, —
Астарта, Сатана — ты! —
На своих губах я чувствую твой леденящий, развратный, смертельный поцелуй.
Я обречен на смерть.
Душа, ты моя сильная душа, пожравшая мой пол, где же ты теперь?
Где ты, мозг, — ты, бедный, больной мозг, хотевший в безумии величия твоей мощи стать моим Богом, моим отцом, где ты теперь, — теперь, когда ты меня распял, — куда же ты теперь девался?
Точно красное, глухое пятно, прилеплено солнце к небу над Голгофой, вокруг траурный флер…
Или, Или, лама савахфани…
Через мое окно пробивается волна горячей истомы похотливого опьянения ночи, страстных юношеских голосов, которые на улицах завлекают женщин.
Я вижу природу, как апокалиптический апофеоз вечно напряженного Фаллоса, который в безгранично грубой расточительности изливает потоки семени на вселенную.
На столе стоит букет цветов, вся жизнь которых завершается полом, которые с бесстыдною невинностью идут навстречу оплодотворяющему семени.
Я чувствую сладострастные судороги созидания, я слышу лепечущий любовный шелест гермафродической земли, священной мужественной девы, как невеста, окутанной покровом ночи.
И как богато усеян он золотыми ростками! Как глубок и темен он! —
Но над этим бесстыдством страсти, этим апокалипсисом пола, этим сатанинским заветом чувственного наслаждения —
высоко над рождением и оплодотворением, гибелью и воскресением, окислением и восстановлением, царит мое священное глубокое, величественное спокойствие бесплодия! —
Природа истощается; она уже делает сбережения. Она уже не может больше расточать, как некогда, когда безумное великолепие ископаемой флоры и фауны еще не восхищало человеческого духа; она работает теперь — как бедные черви земли — по-человечески, скупо, по принципу наименьшей затраты сил.
Она не создает больше ихтиозавров, исполинских моллюсков, стигмарий. Смешных, маленьких, слабых стадных животных создает она теперь; она проявляет себя в крошечных бактериях, которые милостиво снова пожирают ее неудачные произведения, — а из земли производит она больные цветы, которые старчески-бессильная почва снабжает ядовитыми веществами.
Над этим ничтожеством, над этой скупостью и филистерским декадансом, свободно, безгранично, щедро, сверхчеловечески широко, как воздушная атмосфера, господствует моя великая, аристократическая душа в грандиозности своего бесплодия.
И вот она должна погибнуть, потому что она стала слишком велика и священна, слишком царственна, чтобы иметь дело с жалким, пролетарским полом, который только и в состоянии рождать детей — по принципу наименьшей затраты сил.
Над всем миром, над этим смешным усилием создать новые оргии страсти, которые проявятся в новых формах развития,
над грубыми жестокостями пола, который равняет человека с гусем,
над преступной бессовестностью властителя природы, которая населяет землю существами, для безумия и Виттовой пляски грубой игры вечных эволюций, —
надо всем этим царит моя свободная, бесполая душа с ее спокойствием безначальной вечности,
она, священная покоренная победительница, она, всеобъемлющая, она — начало и конец, она, величайшее, последнее могучее проявление моего рода,
она, которая должна умереть, потому что этого хочет пол,
она, которая должна умереть, потому что она сама этого хочет, потому что она не хочет жить в грязи и отвращении, потому что она жаждет чистоты уничтожения.
Итак, я иду, —
иду туда, в обратную метаморфозу обмена веществ; добровольно, без принуждения…
«Животное, отделенное от земли, снабженное внутренними корнями, автоматический окислительный аппарат, отнимает от растений органические соединения, белки, углеводы, жиры, кислород, чтобы отдать их обратно воздуху и почве в неорганической форме».
«Растение, прикрепленное к земле, снабженное внешними корнями, неподвижный восстановительный аппарат, отнимает от воздуха и почвы неорганические соединения и отдает их животному в органической форме».
И так далее — и так далее — без конца, вечный глупый круговорот неутомимых метаморфоз.
Ну и живи на здоровье.
Ты исчезла из моего мозга, как кровяное выделение, поглощенное фагоцитами.
