Тиамат - Эклипсис
– Поэтому тебя и изгнали?
– Я не собирался там оставаться. Не мог без тебя. Я не стал скрывать, почему уезжаю, и меня объявили изгнанником. Я больше не могу вернуться в Грейна Тиаллэ, и ни один эльф никогда не признает родства со мной.
– Ты так спокойно об этом говоришь?
– Небольшая цена за возможность быть с тобой.
– Ты так меня любишь?
– Как только может любить эльф.
Альва прижался щекой к его груди и вздохнул:
– Не понимаю, за что мне такое счастье. Как ты вообще мог полюбить меня? Мне такое и в самом сладком сне не могло присниться.
– Я не знаю. Это просто… случилось, и все. Мне кажется, что я влюбился в тебя с первого взгляда, как только ты приехал в становище кочевников. Ты меня не видел, но я смотрел на тебя и думал, что в своей жизни не видел никого прекраснее.
Улыбаясь, Итильдин перебирал рыжие пряди волос своего возлюбленного.
– Так уж и прекраснее, – пробормотал Альва. – Я все-таки человек, а не эльф, разве мы кажемся вам красивыми?
– Конечно, – шепнул Итильдин. – Если бы ты видел себя моими глазами, ты бы поверил. Ты был красив, как закатное солнце, в своих алых одеждах, с развевающимися волосами.
Три месяца плена, беспрерывные унижения, грязь, боль, кровь… эльф бежал от страшной действительности в мир своих грез, пока грубые варвары пользовались его телом для удовлетворения своей похоти. Он уже плохо отличал грезы от реальности, и рыжий зеленоглазый человек на легконогом гнедом скакуне в первый момент показался прекрасным видением. Он мелькнул перед Итильдином на мгновение и исчез, оставив эльфа мечтать о том, чтобы увидеть его снова. Двенадцать дней и тринадцать ночей. Эльф видел приготовления к большому пиру и ждал его с ужасом: он слишком хорошо знал, на что способны кочевники, распаленные вином и непристойными танцами. А потом он снова увидел прекрасного смертного и забыл обо всем. В глазах его было участие, сострадание, искреннее восхищение и желание – вместо похоти. Ибо похоть – как раскаленное железо в руке палача, а желание близости – как тепло очага в зимний день, как дуновение ветерка с лугов, напоенного жарким ароматом трав.
– Ты был первым, кто меня поцеловал. Мне показалось, что в меня ударила молния. Как будто ты выжег на мне клеймо, и я знал, что с этого момента принадлежу тебе.
У Итильдина не было сомнений по поводу своей дальнейшей судьбы. Он был игрушкой варваров – теперь он станет игрушкой своего нового господина. Что с того, что господин красив и благороден, что он хорошо с ним обращается. Все равно это плен, и единственное чувство, дозволенное эльфу – ненависть.
Итильдин был в смятении. В сердце его зарождалась любовь к смертному, а разум предостерегал: ты для него всего лишь раб, жалкий пленник, подстилка. Любовь боролась с ненавистью, и измученное тело страдало вслед за страданиями души. Внутренний разлад эльфа – тоска, боль, борьба чувства и долга – отражается внешне как сильнейшая лихорадка, которая может спалить его тело в несколько дней.
– Разве ты не мог прочесть мои чувства? Не мог понять, как много ты для меня значишь?
– Я был слишком слаб, и сознание мое было затуманено. Ты был добр ко мне, но я боялся поверить в твою доброту. Люди редко были добры к нашему народу, и я до сих пор знал только жестокость варваров. Я боялся тебя. Страшнее всего тот враг, который может вызвать к себе любовь, а не ненависть.
В Фаннешту эльф вернулся к жизни, хотя неизвестно, помогло ему в этом искусство лекарей или собственная сила духа. Он принял решение жить и смириться с судьбой, какова бы она ни была. Но он и представления не имел, что его ждет. Что Альва вернет ему свободу.
– Доброта людей страшнее ненависти, она наносит раны, которые невозможно исцелить. В мгновение ока я понял, как был к тебе несправедлив, и восхищение тобой ранило меня в самое сердце. Ты желал меня – и ни разу не прикоснулся после пира. Ты любил меня – и был готов отпустить навсегда.
Альва стиснул его в объятиях крепко, до боли.
– Если бы ты хоть слово сказал о своей любви, я бы никуда тебя не отпустил. Видит бог, я бы не смог, несмотря на то, что ты считаешь меня благородным человеком.
– Я знаю, – сказал Итильдин, касаясь его щеки ладонью. – Поэтому я молчал. Говорило только мое тело. Когда я принимал твою страсть, во мне все пело: «Возьми меня, любимый, я принадлежу тебе, я твой!»
Последние слова он прошептал на ухо Альве, и язычок его лизнул мочку уха молодого человека, и тело прижалось к нему, а бедра задвигались в откровенном приглашении к сексу. Искушение было слишком велико, и Альва не устоял. Но в этот раз он уже не был нетерпелив, он ласкал и растягивал эльфа до тех пор, пока тот не начал умолять, чтобы Альва взял его поскорее. И в этот раз, когда он овладел эльфом, не было боли, только ослепительное удовольствие. Они двигались в такт друг другу и стонали в унисон, так сильно было разделенное наслаждение, и перед тем, как кончить, Итильдин вскрикнул:
– Люблю тебя… Лиэлле…
А через несколько секунд за ним последовал и Альва.
– Что значит «Лиэлле»?
– У нас близкие часто дают друг другу ласковые прозвища. Лиэлле – солнечный блик на воде. Миэ – шепот звезд.
– И я еще называю себя поэтом… Мои ласковые прозвища куда банальнее. Любовь моя… Итильдин, Динэ… Господи, как я счастлив. Вот если бы мне вообще не надо было выбираться из постели… Ну что ж, любовь любовью, но ежедневную службу во дворце еще никто не отменял.
– Шах и мат, государь. Вы сегодня рассеянны.
Король Даронги Дансенну усмехнулся и накрыл руку Альвы своей.
– А ты сегодня играешь хорошо, как никогда.
Раз в неделю-две, если у государя Криды не было особенно важных дел, они встречались за шахматной доской в королевских покоях. Давняя традиция, начатая еще в те времена, когда юный кавалер Ахайре был личным пажом короля. Даронги выигрывал четыре раза из пяти, но сегодня счет был в пользу Альвы.
Альва улыбнулся королю, смешал фигуры и снова принялся их расставлять.
– Еще партию, государь? Мой вассальный долг – дать вам отыграться.
– Нет, просто посиди немного со своим государем.
Молодой кавалер с готовностью переместился из кресла на ковер у ног короля и положил голову ему на колени. Пальцы Даронги вплелись в его волосы, погладили по щеке. Альва взял его руку и прижался к ней губами. Поцелуй его выражал лишь почтительность, без намека на чувственность. Они всегда были близки, больше чем любовники, хотя ни разу в жизни не делили постель, и отношения их мало напоминали отношения вассала и сюзерена. Когда-то давно отец кавалера Ахайре был возлюбленным короля Даронги Дансенну, и после его смерти король принял на себя заботу о мальчике. Очаровательный пятнадцатилетний бесенок превратился в красивого молодого мужчину, а связь их по-прежнему была крепкой. У самого короля не было сыновей, только дочери, и легко было догадаться, что в Альве он видит сына. Когда Ирис Ингельдин, старшей принцессе, исполнился двадцать один год, король Дансенну дал понять кавалеру Ахайре, что не был бы против их брака. Однако молодые люди не нашли идею привлекательной: они были не более чем друзья, хотя время от времени Альва и проводил ночи в покоях Ирис. Принцесса вышла замуж за главнокомандующего криданской армии и уже успела подарить королю двух внуков. Вспомнив Ирис и ее веселых мальчуганов, Альва улыбнулся.
