rain_dog - Еще одна сказка барда Бидля
Я не могу спать, когда он не обнимает меня. Когда я касаюсь его, мне кажется, между нашими телами не существует границ, что он - это я, что его длинные тонкие пальцы - продолжение моих, еще не совсем взрослых, но далеко не таких изящных, как у него. Мерлин, а что чувствует он? Что он насильник и изверг? Как мне быть? Я не могу спать, осторожно, чтобы не помешать ему, поджимаю колени к животу, сворачиваюсь калачиком. Поза эмбриона. Опять ребенок, ищущий, и не находящий защиты, тепла, близости? Я тянусь к нему, потому что он взрослый и может дать мне все то, чего я хочу, но так и не могу получить? Нет, просто потому, что он это он… Потому что я не могу жить, когда он рядом и не касается меня. Не могу спать, дышать без него. Я же сказал ему все это, но как это понимает он? Думает, что воспользуется моей беззащитностью и поисками тепла? Наверное, я не знаю. Я судорожно вздыхаю, я не могу даже закрыть глаза, какое уж тут заснуть.
В спальне странная, напряженная тишина, дрожащая, как струна, зыбкая. Он тоже не спит?
- Гарри, - он почти шепчет, голос хриплый, какой бывает у него, когда он много курит или очень нервничает, - Гарри, ты не спишь?
Мы, наверное, лежим так уже давно, каждый на своей половине кровати, и делаем вид, что спим, уже точно больше часа.
- Нет, - тихо отвечаю я.
Он вздыхает.
- Тогда иди ко мне. - В его голосе грусть, невеселая усмешка и желание, которому он, похоже, собирается сдаться. - Не бойся.
Я осторожно пододвигаюсь к нему, мне и очень этого хочется, ну и жутковато, конечно, немного. Если он говорит, чтоб я не боялся, я, пожалуй, попробую. Я же хочу быть с ним? Я же не невинное дитя, в конце-концов. Он кладет руку мне на грудь, так, как мне хотелось все это время, пока я лежал тут рядом с ним и думал о том, как мне быть дальше. Я не должен сейчас оттолкнуть его, чего бы ему ни захотелось. Я решаю, что заплачу любую цену за возможность быть с ним. Мне ли опасаться за свою невинность? Я ж ее, блин, оплакал еще тогда, перед самым первым ритуалом, по крайней мере, так я сказал ему тогда. Не буду бояться, не буду, уговариваю я себя, и все же замираю, когда его рука оказывается у меня под футболкой, прикасается к моей коже.
- Не бойся, - опять говорит он, - я тебя просто поглажу. Можно?
Ну, да, так и вертится у меня на языке, насиловать меня было можно, а вот погладить нельзя? Но я сдерживаюсь, потому что сейчас одно неверное слово - и все рассыплется, и я могу катиться спать в гостевую спальню, а завтра в только что отремонтированную гостиную Гриффиндора, где умру от одиночества и того, что не смогу сомкнуть глаз без него. Я знаю, что это не просто так, я не преувеличиваю, я действительно умру. И поэтому я говорю ему:
- Тебе все можно.
Он смеется, придвигается ко мне и шепчет близко-близко «зато тебе ничего нельзя», так, что мне щекотно от его дыхания. И от его шепота и губ, что легко касаются сейчас моего уха, по всему телу бегут мурашки. И это немного жутковато и невероятно здорово - ощущать эту дрожь и предвкушение, которые будто собираются между лопатками, сбегают вниз по позвоночнику, спускаются ниже, до самых пяток. Наверное, я глупый, говорю я себе, он же тысячи раз касался меня, проводил руками по груди, слушая мое сердце, обнимал меня, шептал мне в макушку всякие ласковые слова, даже тогда, когда я падал в пропасть. Но сейчас все совсем иначе, его прикосновения несут не тепло, а жар, в них жажда, его руки двигаются то очень медленно, замирая, то быстро, рвано, как будто он хочет вобрать меня всего, растопив своими горячими ладонями. И я, ощущая это, начинаю дышать как-то судорожно, откидываю голову ему на плечо, прижимаюсь к нему, мне плевать, что будет дальше. Если просто от его прикосновений я готов потерять голову, зачем думать обо всем остальном? А он опять тихо смеется, видя мою реакцию, теперь уже я понимаю, что он очень боялся, а теперь вот расслабляется. Доволен. И переворачивает меня на спину, медленно стягивает мою футболку, целуя каждый открывающийся участок кожи, поднимаясь от живота к ключицам, а потом наклоняется к моим губам и опять спрашивает:
- Можно?
Я пытаюсь улыбнуться.
- Я же трофей, который ты честно взял на поле боя, почему ты спрашиваешь?
- А что делают с трофеями? - его голос такой вкрадчивый сейчас, мне немного страшно, и в то же время хочется, чтоб все продолжалось.
- Наверное, они достаются на милость победителей?
- Победителей, говоришь?
И вот теперь он целует меня, совсем не как тогда, две ночи назад, а очень осторожно. Губы у него мягкие, он касается ими моих очень нежно, и я чувствую, как и мои становятся мягкими и податливыми от этих прикосновений. Рука его на моей груди, совсем не невинные касания - его пальцы будто рассеянно обводят мои соски, чуть сжимая их, поглаживая, спускаются к животу, вновь скользят вверх. И он рисует языком контур моих губ, я подаюсь еще ближе к нему, не отпускаю, не пугаюсь, когда ощущаю, что этот поначалу столь легкий поцелуй становится глубже, его язык касается моих десен, неба. Только прижимаюсь к нему еще ближе, пытаясь обнять.
- Не боишься меня? - спрашивает он тихо, я вижу его глаза в полутьме, красиво очерченный рот, ставшие влажными губы, растрепавшиеся волосы.
- Совсем не боюсь, - шепчу я.
И он продолжает целовать меня, спускается вниз, проводит языком от подбородка к ключицам, повторяя свой путь кончиками пальцев, еще ниже, теперь его занимают мои сжавшиеся и затвердевшие соски, рука скользит все дальше, ложится на впалый живот… Сейчас он заметит… Я идиот, он же взрослый мужчина, он же понимает, что я уже возбужден до предела, что он там такого нового заметит, успокаиваю я себя. Но мне все равно немного неловко. А он как бы случайно чуть ниже смещает локоть, так, что уже просто не может не ощущать моего затвердевшего члена сквозь тонкую ткань боксеров. Надо было спать в пижаме! В латах! Прикрывшись щитом и положив между нами меч, как в старые добрые времена! И как будто ничего не замечает, теперь щекочет языком мой пупок, целует нежную чувствительную кожу на животе - весь дрожу. А потом, небрежно, будто случайно, дотрагивается до меня через ткань там, где я бы не позволил дотронуться до меня никому. Да что там, я и сам, скитаясь, страдая и сражаясь, совсем забыл о том, что подобные вещи вообще возможны в мире. А сейчас это делает он, возвращая моему телу воспоминания о том, что в мире бывают не только боль и долг. А, может быть, он и себе так возвращает эти воспоминания… Вот так, медленно и уверенно поглаживая меня, пока даже не пытаясь проникнуть под тонкую ткань. И эти как бы скрытые прикосновения заводят меня еще больше, я уже не могу сдерживаться, начинаю стонать, а так как мне стыдно делать это в голос, грызу губы, кусаю костяшки пальцев. Северус, ну он, разумеется, замечает, что я пытаюсь делать, отводит мою руку, но не удерживает - просто проводит большим пальцем по моим губам, чуть нажимая, как тогда, когда я видел сон про Святого Себастьяна, но сейчас на них не выступает кровь, я кусаю его за палец, совсем чуть-чуть, он усмехается, позволяет мне и дальше кусаться, а потом вновь приникает к моему рту, я задыхаюсь, потому что на этот раз он целует меня так, как хочет он сам - долго, требовательно, иногда прерываясь, чтобы провести языком по моим губам. И я чувствую его горячую руку там, теперь уже не через ткань, кожа к коже, схожу с ума, пытаюсь стонать, но он не перестает целовать меня, выгибаюсь, но он не отпускает - и вскоре мир вокруг становится ослепительно ярким и горячим. Я ловлю ртом воздух, пытаюсь заново научиться дышать, а он прижимает меня к себе, будто хочет, чтоб этот миг по-настоящему принадлежал нам обоим.
