Шахразада - Любовь Хасана из Басры
– Да, о да!
Он нежно поцеловал ее и проговорил:
– Теперь нам нужно лишь стать единым целым, прекраснейшая! Слиться в сладостном сне, превратиться в одно!
Юноша еще глубже проник в податливые глубины Наринэ; она сладострастно задрожала, чувствуя, как бежит по телу огонь, высеченный его силой и страстью. В глазах у нее потемнело от стремительно приближающегося шквала огненных ощущений. Она изо всех сил прижала Хасана к себе ногами и, впившись ногтями в его спину, вскричала:
– Хасан!
Он воспринял этот возглас как мольбу и начал сокрушать ее первую крепость неутоленной страсти с удвоенной силой. Под этими мощными ударами панцирь ее неуверенности дал трещину. Наринэ взвизгнула, но Хасан запечатал ее уста поцелуем и продолжил свой штурм. Широко раскрыв глаза, она упивалась видом его искаженного страстью лица, теряла рассудок от его властных и сильных ударов по самому центру ее существа. Он стал для нее осью вселенной, центром мироздания, властелином всех ее чувств.
Его ненасытный горячий рот жадно всасывал ее прерывистое дыхание, бедра ходили ходуном, хриплый голос приводил ее в неистовство. Наринэ смутно осознавала, что рыдает от счастья. Хасан все быстрее и быстрее двигался внутри нее, словно бы задавшись целью разрушить ее до основания, дыхание его стало тяжелым и горячим. Вдруг где-то в глубине ее помутившегося сознания что-то взорвалось – и мириады сверкающих искр закружились у нее перед глазами. Она пронзительно вскрикнула, пронзенная блаженством, словно клинком, и затряслась в конвульсиях, чувствуя, что умирает в его объятиях.
Лицо Хасана исказилось сладострастной болью, и в тот же миг он излил в нее весь пыл, скопившийся в чреслах.
Они еще долго лежали обнявшись, прежде чем Хасан перекатился на бок и, сделав глубокий вдох, спросил у рыдающей Наринэ бархатным голосом:
– Почему ты плачешь, прекраснейшая? Я причинил тебе боль?
– Да, но мне это было приятно, – теплым и довольным голосом ответила она, глядя на него ласковым взглядом.
Слезы радости катились по ее щекам, на губах блуждала блаженная улыбка, а в глазах светилось счастье.
Макама восьмая
О, сколько сил теперь отдавал Хасан учебе! Ибо если раньше он изучал науки, дабы постичь тайну движений человека, постичь красоту и гармонию его тела, то теперь он пытался понять, как же отобразить на полотне или фреске жизнь прекраснейшего из творений Аллаха всесильного.
Вновь вокруг него на столе вырастали горы книг по медицине и искусству рисунка, вновь он пытался длинными формулами, придуманными великими учителями ваяния и живописи, проверить гармонию самой жизни.
Но, увы, ни формулы, ни советы не давали окончательного ответа на вопросы художника. И тогда Хасан захлопывал книги, дабы вновь и вновь рисовать…. Но ему все же казалось, что его рисунки безжизненны, что нет в них того огня, какой вспыхивает в глазах любимой, когда она танцует или отдается его ласкам. Со стоном Хасан бросал уголь и вновь раскрывал книги.
И все это время на него смотрели глаза древней статуи. Хасан так привык к тому, что она все время рядом, что дал ей имя девушки из сна, назвав Айной, ибо ее взгляд всегда сопровождал его, куда бы Хасан ни направлялся. Или так только казалось юноше?
– Ну, что скажешь, прекраснейшая? – как-то спросил Хасан у статуи, поворачивая к ней рисунок. – Похоже это четырехногое чудовище на оленя? Или опять мне удалось изобразить лишь чучело с рогами?
Хасан поднял глаза к статуе и похолодел. Ему показалось, что девушка внимательно рассматривает и быстроногого оленя на рисунке, и самого его, Хасана-рисовальщика. Миг – и наваждение пропало. Глаза Айны были все также каменно неподвижны, а рука по-прежнему поддерживала тяжелый узел волос на затылке.
– Глупец я, глупец, – проговорил Хасан. – Зачем спрашиваю у холодного камня совета? Ведь я и сам прекрасно вижу, что мой олень вовсе не похож на живого оленя…
Воздух сгустился вокруг Хасана, и в тиши библиотеки зазвучали слова:
«Юноша! Покажи мне твой рисунок еще раз!»
Хасан оглянулся, но вокруг не было никого, да и не могло быть – ибо эти дневные часы его приятели отдавали разным занятиям, лишь он, поглощенный поисками единственно верной линии, мерз за каменными стенами.
– Кто здесь? Кто говорит? – прошептал он.
«Ты же сам спросил у меня совета, глупец, – послышался бархатный женский голос. – Совета спросил, а рисунок показал лишь мельком…»
– Так это ты, прекрасная как сон Айна? – проговорил Хасан, поднимая голову и всматриваясь в безжизненное лицо статуи.
«Да, юный рисовальщик. Это я – та, которую ты зовешь Айной».
– Но почему же ты молчала до сих пор? И почему заговорила сейчас?
Каменные стены отразили тихий смешок.
«Разве я молчала раньше? Разве я говорю сейчас?»
– Ты пугаешь меня, незнакомка… – прошептал Хасан, нашаривая за спиной лавку. Глаза же его были прикованы к лицу статуи. Но оно было все тем же неподвижным каменным лицом.
«Так ты не покажешь мне свой рисунок, мальчик?»
– Что ж, смотри.
И Хасан, сам видя глупость своих поступков, вновь поднял рисунок.
«Что ж, юный рисовальщик. Я знаю этого зверя. Много раз видела я его в лесах своей родины. Он выглядит достаточно живым, чтобы я смогла его узнать».
– Так он все же похож? – Губы у Хасана тряслись, но он старался, чтобы голос его звучал твердо.
«О да, это вполне настоящий зверь, пусть и живущий пока лишь на бумаге».
– Живущий? – переспросил Хасан. – Живущий, о несравненная?
«Конечно… Живущий так же, как жива и я…»
– О Аллах, какое счастье!
В этот миг распахнулась дверь и зазвучал голос Мехмета:
– Эй, безумец Хасан! Ты где прячешься?
Хасан оглянулся. Оказывается, он поднялся на ноги и смотрел прямо в каменное лицо статуи, безжизненное, как всегда.
– Аллах милосердный, да я просто схожу с ума! Что заставило меня вскочить, словно школяра при окрике учителя? И неужели я и в самом деле слышал чей-то голос?
– Что ты бормочешь, затворник? – улыбаясь, спросил Мехмет. – И что ты делаешь в этот прекрасный вечерний час здесь, в холодных объятиях каменных стен? Солнце давно уже село, самые долгие занятия закончились…
Хасан сделал вид, что складывает книги, но не мог поднять на друга глаза. Ему казалось, что Мехмет должен был заметить, как он всматривался в лицо каменного изваяния.
– Пойдем отсюда поскорее, друг мой, я замерз так, будто прожил в глубоком колодце целую сотню лет, – пробормотал он.
Мехмет рассмеялся и почти потащил Хасана на улицу. Стоял теплый вечер. Дневной жар уже спал, и теперь ласковая нега разливалась вокруг, кружа голову. Хасан вдохнул полную грудь сладкого воздуха.
