Михал Витковский - Любиево
«Старый портье улыбался и ключик давал!»[18] Ключи и полотенца выдавала в сауне самая знаменитая из вроцлавских теток — сама Луция Банная. Известная своим бурным романом с каким-то уголовником, который ее напоил, а потом обокрал, после чего Луция сказала: «До конца жизни водки в рот не возьму, хоть бы золотая была!» Лысеющая, с крашеным волосом, завитым мелким бесом, косо так на меня смотрела в вестибюле Банного комбината. Грубое красное лицо, глядит исподлобья налитыми кровью глазками. Явно деревенская, что можно было понять хотя бы по типично-простонародной символике золота в ее высказываниях, ибо Луция не только не прикоснулась бы к «золотой водке», но и к каждому обращалась «золотко». Луция достает из плоского шкафчика большой ключ, как будто она тут бандерша, а ведь это всего лишь ключ от кабинки. Подает сложенную простыню, из которой получается римская туника, облегающая мокрое от пота тело, подает полотенце. Пьет кофе. Вся такая расслабленная, никуда не спешит, это другие носятся. У нее тут десятилетиями ничего не меняется; Луция певуче тянет гласные, говорит вальяжно, задумчиво:
— Иди, иди, беги, золотко… Туда как раз один красавчик вошел, чистое золото… Я ему и ключик дала с брелочком в форме сердечка, рыбка ты моя золотая. И еще тебе кое-что на ушко скажу: иди, иди, он там тебя дожидается… Я ему номерок дала, шестьдесят второй…
Вот если бы отыскать Луцию, можно было бы попросить ее по пятнам и подтекам на выброшенных в корзину для грязного белья простынях прочесть все эти истории и написать книгу улицы, может, даже золотую. Пусть она поднесет их поближе к искусственному свету ламп, потому что в сауне всегда царит сумрак. Пусть щурит глаза и ворчит, что плохо видит.
Половины из тех, что в восьмидесятые годы были завсегдатаями этой сауны, уже нет в живых. Старые тетки грели кости под паром, величественно прохаживались, обернутые простынями, приходили на весь день, приносили с собой в банке обед, который съедали в раздевалке. Великолепный мраморный зал Государственного банного предприятия был для них слишком велик. Не нужны были им эти греческие колонны. Парам приходилось вести себя тише журчавшей воды, потому что в те времена гомосексуализм считался грехом. Все голые, или в полотенцах, словно в римской тунике, одно плечо обнажено, демонстрация нарядов из простыней. Выпирающие ключицы, впалые грудные клетки, веснушки и родинки. Сидя в маленьком украшенном лепниной бассейне с тепленькой водичкой, я наблюдал за этими старыми тетками: Пригожая Цинцилия, Катажина-Сапожница, Иоаська-Мельничиха, Катажина-Мясничиха и другие вийоновские женщины, вышедшие в тираж, обнажали увядание своих прелестей, вожделенно облизывали губы, проходя мимо бассейна, пощипывали себя за соски, направляясь в парилки с надеждой, что я сам к ним подойду. Распад времен пришпорил распад их тел, начало которому положил СПИД. Специальное предложение: все десять казней египетских в одной! Сначала на их телах появились красные пятна. И они поняли: что-то кончается, настало время расставания… Тогда, забыв об угрызениях совести, они набросились на убегающие остатки жизни. И чем меньше времени у них оставалось, тем безогляднее погружались они в распутство. Лишенные стыда, подобно неестественно похотливым прокаженным, они пришли к выводу, что все уже и так больны и нечего больше заботиться о безопасности. Они мочились друг на друга, вырывали остатки волос, испробовали все извращения, в том числе и смерть. Римская сауна напоминала сцены из маркиза де Сада, из фильмов Пазолини. О, с какой страстью сцеплялись эти распадающиеся тела пятидесятилетних толстопузых мужиков! Не было такого выделения, которое бы они не слизали, не было такого движения, которое бы они не интерпретировали как приглашение к… сексу. Только был ли это секс? Нет, скорее какой-то танец смерти, нечто, о чем неизвестно как говорить, зато можно скулить и дышать… Потом появились крысы, а может, им только показалось. После первых смертельных случаев дирекция устроила дезинфекцию сауны, бассейна и раздевалки. Посреди римского зала, меж высоких колонн поднимались дымы, Луция Банная жгла полотенца, простыни, горела засохшая сперма, а впрочем, дым к небу не шел, он стелился по земле.
Все равно никогда не забуду того смрада!
* * *Так вот, Луция Банная всю жизнь прожила над мясником, на главной улице, где сейчас забегаловка «Зеленый Петух». И приводила себе всякое чмо с заставы домой. Раз ее обворовали — не помогло, другой раз избили — опять ничего. Однажды около жестянки познакомилась она с тремя такими, привела их к себе, возвысив, можно сказать, над мясником. Хотела упоить. А они связали ее, избили и все перевернули в ее полированной стенке, в баре, в котором она хранила все ценные вещи, но относилась к ним легкомысленно, потому что для нее совсем другое было важно. Нашли ее старый партбилет:
— Жри!
И ничего больше, только «жри». Луции не хотелось, не затем она их сюда привела, чтобы есть партбилет, да еще — что хуже всего — в твердой корочке, не скажу точно, в пластиковой или нет, впрочем, пластиковую не получилось бы съесть, во всяком случае — в твердой. А у нее, надо сказать, всегда были волосы в мелкую дребезгу, щипцами завивала. И вот они ее собственные русские щипцы разогрели на всю мощь и стали ее прижигать. Пока все не съела, пока не прекратила свое членство в партии, и только тогда они ее отфачили… Этими щипцами раскаленными… Этого она уже не смогла пережить, умерла в больнице… Минута молчания… Ее место заняла самая известная в Польше тетка — Олесницкая, ходившая тогда у нее в заместительницах.
При коммунистах Луция Банная приторговывала водкой в сауне. Какие-то дела прокручивала со Здихой Змеюшницей. Ее так называли, потому что она работала в зоопарке при змеях. Давала им жратву, входила к ним в грязном комбинезоне, не боялась. Ох, Здиха, Здиха! Змеюшница! Змеиная наша Здислава! Волосы у нее были блондинистые, глаза синие, куртка джинсовая… И вся из себя такая красавица, надевала резиновый фартук и от обезьян шла к черепахам, большим, как автомобили, а от черепах прямо к змеям. Она пахла обезьяньим вольером, яблоками и рыбьим кормом.
Как-то раз тетки еще на «сгоревшей заставе» сказали ей:
— Здиха, да на этих змеях состояние можно сколотить, если их только в ФРГ переправить.
— За такие две змеи, Здиха, можно получить кучу денег!
— Засунь их, глупая, под лифчик и вперед! Потом скажешь, что сдохли…
— Ох, Здиха, Здиха, возьмись за ум, переправь их в Рейх!
— Ну и чего ты ждешь, змеи ведь тебе что родные! Хе-хе-хе!
И Здиха Змеюшница осталась в пятницу после работы. Немного поболтала с билетершей, потом с ночным сторожем и в конце заявила, что у нее на попечении две больных змеи, что она должна выходить их, потому что такие змеи, видите ли, дорого стоят… А у самой руки-ноги тряслись, когда она шла через обезьянник, в полной темноте, и в тишине гремели ее ключи от клеток, а эти чудовища орали как резаные. Она зажгла фонарик и увидела какого-то монстра за стеклом. Планета обезьян, планета собак, резервация диких существ. Кое-как добралась до террариума, только не очень знала, каких выбрать: маленькие слишком дешевые, а все эти боа ведь и задушить могут. В конце концов она нашла компромисс и украла маленьких, которые в перспективе должны были вырасти. Одну, к которой недавно вызывали ветеринара, потому что у ней яйцо внутри застряло и портиться начало. И еще одну, красиво переливающуюся. Вытащила. Сумку со змеями завязала и перебросила через ограду, на вал над Одрой. И вся в слезах пошла к выходу:
