Анаис Нин - Дневник 1931-1934 гг. Рассказы
Танец продолжался. Юноша-араб, игравший на флейте, не сводил с меня глаз, буквально прожигая меня взглядом. Я покосилась на Роже: он сидел, прикрыв глаза, весь отдавшись музыке. Юный араб продолжал жечь меня своим взглядом, горячим, как поцелуй. Я встала с места, он тоже поднялся. Я пошла к дверям, точно еще не зная, что предприму. У входа находилась маленькая каморка, где хранились верхняя одежда и головные уборы посетителей. Девушка, присматривающая за гардеробом, сидела с солдатами. Я юркнула туда. Араб все понял. Мне не пришлось долго ждать среди солдатских шинелей и штатских пальто. Он расстелил чью-то шинель на полу и уложил меня на нее. В тусклом электрическом свете я разглядела его великолепный полированный член. Он был так красив, что я потянулась к нему, но араб не позволил мне взять его в рот. Он поместил его в мое нижнее отверстие. Бог мой, как он был тверд и горяч! Я боялась, что нас застанут, и хотела, чтобы он поторопился. Сама была так заведена, что кончила почти сразу, а он все продолжал сбивать во мне масло. Он был неутомим.
Пьяный солдат вышел из зала — ему была нужна его шинель. Мы замерли. По счастью, он схватил шинель, даже на заходя в наш чуланчик. Он ушел, и араб снова принялся за дело. Он никак не мог кончить. У него было столько силы и в руках, и в члене, и в языке. Я чувствовала, как все растет его инструмент внутри меня, как он все больше накаляется, жжет стенки матки, выскабливает их. И двигался он все в том же ритме, не замедляя и не убыстряя движений. Я лежала на спине, уже не соображая, где мы и что мы. Думала только о его пенисе, двигавшемся равномерно и уверенно, туда-обратно, туда-обратно. Без какого-нибудь изменения ритма он так же методично дошел до своего оргазма, выстрелив в меня, словно струями из горячего фонтана. Но из меня он не вышел, остался во мне, чтобы я кончила во второй раз. Но тут из ресторана повалил народ. По счастью, мы были надежно защищены висевшей одеждой. Я не могла пошевелиться. Араб сказал: «Могу я вас снова увидеть? Вы такая красивая и нежная. Как мне вас увидеть снова?»
Но меня уже разыскивал Роже. Я выбралась из-под пальто, села, стала приводить себя в порядок. Люди спешили к выходу: комендантский час начинался в двенадцать. Все думали, что я выдаю пальто. Я совсем протрезвела, мой араб исчез. Роже отыскал меня — он хотел проводить меня домой. «Я видел, как пялился на тебя арапчонок. Ты будь поосторожней», — предупредил он меня.
В темноте мы шли с Марселем по Парижу, заходили то в одно, то в другое кафе, отбрасывая в сторону тяжелые черные шторы в дверях, словно спускались в какой-то подземный мир, в некий город, где правят демоны. Все черное, подобно черному белью парижской проститутки, длинным черным чулкам исполнительниц канкана, широким черным подвязкам профессионалок, удовлетворяющих прихоти самых гнусных извращенцев, тугим черным корсетам, заставляющим груди торчать навстречу жадным мужским губам, черным сапогам из мазохистских эпизодов французских романов. Сладострастные ассоциации заставили Марселя нервничать, его тело вздрагивало от возбуждения.
— Ты думаешь, есть такие места, где чувствуешь себя так, словно занимаешься любовью? — спросила я.
— Конечно, — ответил Марсель уверенно. — По крайней мере, со мной так. Точно так же, как ты чувствовала себя на моих шкурах, я чувствую, что занимаюсь любовью там, где есть портьеры, занавески, ткани на стенах; мне кажется, что это, как в матке. То же самое я испытываю, когда вокруг много красного цвета. И еще зеркала. Но больше всего на меня подействовала одна комната возле бульвара Клиши. На углу этого бульвара, ты знаешь, работает проститутка с деревянной ногой. Есть много ее ценителей, да и я ею всегда восхищался, тем более что чувствовал себя никак не способным заниматься с ней любовью. Я был уверен, что меня паралич хватит при одном виде ее деревянной ноги.
Это была очень живая молодая женщина, улыбчивая, добродушная. Крашеная блондинка, но брови черные, густые, совсем мужского склада, а над верхней губой чуть заметные черные усики. Должно быть, до того, как она покрасилась, у нее были черные волосы типичной южанки. Единственная ее нога была крепкой, хорошей формы, да и вся фигура была красивая, стройная. Но я не мог все же заставить себя пригласить ее. Я смотрел на нее и вспоминал картину Курбе, виденную мною когда-то. Эту картину художнику заказал один богач, который просил его изобразить женщину во время совокупления. Так вот, великий реалист Курбе написал женский половой орган и больше ничего. Ни головы, ни рук, ни ног. Он изобразил только торс с тщательно прорисованной вагиной, слегка вывернутой навстречу мужскому члену, торчащему из густых черных волос. И это все. Вот я и чувствовал, что с этой шлюхой будет у меня то же самое. Все-таки, когда думаешь о сексе, хочется взглянуть и на ноги, и еще на что-нибудь.
Я стоял, рассуждая сам с собой на углу бульвара Клиши, и увидел другую, очень молоденькую проститутку, что в Париже — большая редкость. Она заговорила с той самой шлюхой на деревянной ноге. Начинался дождь. Молоденькая и говорит: «Торчи теперь два часа под дождем, а у меня туфли развалились. И ни одного клиента».
Мне вдруг стало ее очень жалко, и я говорю: «Не выпьешь ли со мной кофе?»
Она очень обрадовалась и спросила:
— А вы кто, художник?
— Нет, — говорю, — не художник, но немного разбираюсь в картинах.
— О, в кафе «Веплер» есть чудесные картины, — говорит она. — Посмотри-ка на одну такую.
И вытаскивает из своей сумочки что-то, напоминающее тонкий носовой платок. Разворачивает. Там изображена огромная женская задница, изображена так, что видна и вся передняя дыра, да еще такой же колоссальный мужской инструмент. Она дернула платок за концы, член задвигался и попал прямо в задницу. Потом она перевернула платок другой стороной, член остался, но теперь его загоняли уже спереди. Я рассмеялся, но пришел в такое возбуждение, что мы так и не попали в «Веплер», а девочка повела меня к себе домой. Жила она на Монмартре, в обшарпанном доме, где селится цирковой и опереточный народ. Вскарабкались мы на пятый этаж, и, пока шли, она разговорилась.
— Ты уж извини за такую грязь. Я ведь совсем недавно начала в Париже. Я здесь всего месяц. Раньше работала в заведении в маленьком городке. Так скучно было иметь дело с одними и теми же мужчинами каждую неделю. Это все равно что вести семейную жизнь! Я точно знала, когда они ко мне явятся, день и час, как по железнодорожному расписанию. Знала уже все их привычки. Они меня ничем уже не могли бы удивить. Вот я и удрала в Париж.
Пока она все это вала, мы добрались до ее жилища и вошли. Очень маленькая комнатка — в ней хватало места только для большой железной кровати, на которую я сразу же ее и повалил. Мы совокуплялись, как два павиана, и кровать жалобно кряхтела под нами. Но вот то, что мне еще не попадалось, — в этой комнате не было окон, никакого окошка.
