Вадим Смиян - Месма
Очередь двигалась довольно быстро. Она вела к раскрытому окошку, за которым сидел некий сотрудник, выдававший информацию. После краткой беседы с ним люди отходили от окошка с такими красноречивыми выражениями на лицах, что на них было больно смотреть. Некоторым прямо здесь, в приемной, становилось дурно.
Когда пришел черед Прохора Михайловича, он сунул голову в квадратное окно и увидел бледного человека в форме. Прохору он запомнился своими какими-то бесцветными волосами и неподвижным, будто оловянным взглядом. Не успел Прохор и рот открыть, как человек этот лениво бросил:
- Фамилия…
- Вакулин, - ошарашенно ответил Прохор Михайлович.
Человек принялся листать лежащий перед ним на столе журнал. Пробежав глазами открытую страницу, он безразлично заметил:
- Нет такого… Следующий!
- Ой, простите! – смутился Прохор Михайлович. – Я же вам свою фамилию назвал! А фамилия человека, который меня интересует, - Семенов! Иван Яковлевич Семенов.
- Так что ж вы мне голову морочите? – сразу же взъелся сотрудник комиссариата. – Вы что, в поликлинику пришли?! Видите, сколько у меня народу, а вы тут еще время отнимаете!
- Извините… - пробормотал Прохор Михайлович, ощущая себя полным ничтожеством, посмевшим отвлекать важного чиновника от государственных дел. – Пожалуйста… извините.
Человек принялся листать списки в обратном направлении с таким видом, словно делал посетителю неслыханное одолжение.
- Семенов… их тут целых четверо, Семеновых! Как вы говорите? Иван?..
- Яковлевич, - подсказал Прохор Михайлович.
- Да… есть такой, - сказал сотрудник, даже не глядя на посетителя. – Вернее, был! Дело его закрыто.
- То есть как – закрыто? А где он? Что с ним?
- А он вам кто? – человек поднял на Прохора Михайловича свой оловянный взгляд.
- Простите? – фотограф не сразу понял суть вопроса.
- Ну кто вам этот Семенов – брат, сват, в общем, родственник?
- Да нет… Он мой друг, учитель… а несколько лет назад он спас меня от голода, дал приют и работу. Он мне больше, чем родственник!
- Очень трогательно, - хмыкнул субъект за столом. – Ваш учитель или там – спаситель, осужден на пять лет лагерей. Приговор вынесен и вступил в силу.
- Как пять лет? – Прохор Михайлович был шокирован. – Господи… да за что?!
- За антисоветскую агитацию! – с нажимом отвечал чиновник. – Все, больше не занимайте время!
- Но это… это чудовищно! О какой антисоветской агитации может идти речь? Это же бред! Семенов – фотограф! Вы понимаете – обыкновенный фотограф! Он не занимался политикой! Он делал прекрасные фотоснимки людей! К нему полгорода ходило, понимаете?..
- Не ко мне вопрос! Приговор вынесен. Читайте Уголовный Кодекс, статья пятьдесят восьмая… Там все написано! Все, свободны! Пока… - криво улыбнулся этот бездушный и непробиваемый тип. – Следующий!
Прохора Михайловича оттеснили от окошка. Совершенно ошеломленный и раздавленный, он некоторое время подпирал стену в приемной, а потом побрел домой. С некоторых пор он стал считать эту фотомастерскую своим домом! Другого дома у него не было. И он всегда чувствовал себя в этом доме не просто спокойно и уютно; он испытывал ощущение надежной защищенности всякий раз, когда приходил туда с той самой поры, когда Семенов оставил его у себя. И вот теперь оказалось, что все это не более, чем самообман: никакой защищенности нет и в помине. И в любой момент, хоть средь бела дня, хоть среди ночи могут прийти в этот дом и забрать человека – прямо из-за стола или из нагретой постели…
Это памятное и печальное событие случилось в 36-ом году. Прохор Михайлович прикинул тогда дату возвращения Ивана Яковлевича: получался октябрь 41-го... Это теоретически. А практически выходило, что Семенов уже никогда не вернется – на момент ареста ему было 69 лет, крепким здоровьем он не отличался, и такой срок в лагерях где-нибудь на Колыме, или в Магадане, или в Сиблаге выдержать едва ли мог. И Прохору Михайловичу оставалось практически одно: достойно продолжать дело своего учителя. А там – вдруг случится чудо, и Ивана Яковлевича отпустят? Но годы шли, и чуда не происходило… Прохор так и работал в одиночку.
Его организм, отравленный в годы первой империалистической войны, все чаще давал сбои, здоровье стремительно ухудшалось. Жизнь в состоянии вечной тревоги и страха также не способствовала доброму самочувствию, медленно и постоянно подтачивая его. Прохор Михайлович стремительно старел, и в 50 лет выглядел лет на десять старше своего возраста. При этом работал он крайне добросовестно, себя не жалел, и нередко принимал клиентов даже и во внеурочное время.
Не из-за денег, а потому что искренне хотел принести пользу людям. Его работы неизменно отличались высоким качеством, художественным вкусом, и его фотомастерская приобрела заслуженную известность не только в самом городе, но и за его пределами…
Так бежали дни, складываясь в недели и месяцы, проходили годы… И вот грянула война. Начались невзгоды уже военного времени. К осени Краснооктябрьск наполнился беженцами. Их селили по подвалам, по заброшенным и пустующим домам… Между тем все хуже и хуже становилось снабжение, начались постоянные перебои с хлебом, с водой, с электроэнергией, а с наступлением холодов – и с теплом. Реально надвигалась, становясь все ощутимее, угроза всеобщего и повального голода. Медленно и неуклонно, исподволь ползли слухи, что фронт все ближе и ближе, что Красная Армия терпит поражение за поражением, и что немцы вообще скоро сюда придут! За ведение подобных разговоров полагалось 10 лет лагерей или расстрел - по законам военного времени. Однако зловещие слухи, несмотря ни на что, не пресекались, не исчезали, а все ползли и ползли из дома в дом, из кухни в кухню, как невидимые змеи…
И вот в это тяжелейшее, муторное, голодное и страшное время в жизни Прохора Михайловича появилась Августа… Ангел и демон в одном лице! Только это была уже совершенно отдельная история.
Город Краснооктябрьск, июль, 1972 год.
Влад опять лег спать уже глубокой ночью, когда глаза стали слипаться, и он с трудом держался на стуле. Заснув, как убитый, он в этот раз спал аж до часу дня, и проснулся раздосадованный. Будильник он заводил с установкой его на 10 часов утра, однако благополучно проспал звонок, и пробудился лишь, когда организм его сам того пожелал. Влад заметил, что никогда и нигде он не спал так крепко и беспробудно, как здесь, причем после такого полуобморочного сна он вовсе не чувствовал себя отдохнувшим.
